На ум приходили разговоры, которые вели они с Кузнецовым: про то, как важно вовремя отвернуться, промолчать, а то и подмазать. До встречи с Батей это бы возмутило, после — принялось на веру, как будто так и надо, теперь же снова от этого тошнило.
«Надо же, как много зависит от транслятора мысли,— усмехнулся он криво,— Палыч дело говорит — ты ершишься, как еж, Максимыч гонит пургу — уши развесил и внимаешь. Вот если бы тогда, скажем, кто другой распорядился — сгоняйте до отделения, а эту я с собой утащу, ты бы что сказал? Скорей, послал бы Ольгу «ноль-два» набирать. А вот глянулся человек с первого взгляда — и готово дело».
В этот момент он налетел на резко остановившегося Анчутку и очнулся:
—Что, пришли?
—Вроде бы.— Яшка с сомнением водил острым носом, оглядываясь.
Они давно сошли с дороги, ведущей к платформе, и брели, утопая в снегу, по нехоженым тропам. Сзади — поле, потом дорога и «Летчик-испытатель», как раз на Нестерова, спереди — полоса леса, за нею уже шло железнодорожное полотно.
—Ну и занесло вас.
—Тут вдоль железяки натоптана тропа, вот она,— указал Яшка,— фу, нашел…
—Эх ты, беспризорник,— подтрунил приятель,— в родных лесах заблудился.
—В лесу-то проще… темно ж было, понимаешь. Погоди, я сейчас,— уловив Колькин настороженный взгляд, Анчутка заверил:— Да не сбегу. Что я, совсем скаженный?
—Не знаю, не знаю… нет тебе особо веры.
Яшка, покраснев, проглотил пилюлю без звука, со смирением пояснил:
—Я когда рванул тогда, налетел на ветку такую, низкую… ща.
Отойдя на пару сотен метров, промерил шагами одному ему известные маршруты, попетлял, как заяц, вернулся и решительно заявил:
—Вот тут.
Колька огляделся. Ничего, укромный уголок, по всему судя, использовавшийся для уединенных и коллективных попоек, после смены представлял собой два поваленных бревна в окружении кустов, на довольно большом отдалении от хоженых троп.
До платформы неблизко, случайно вряд ли кто набредет, не помешает, а до самой железной дороги пусть и всего метров сто, но густо заросшие ивой. Стало быть, и с поезда особо не разглядишь, что тут творится.
—И вот я такой иду с бутылочкой,— объяснял Анчутка, сопровождая действо пантомимой,— никого не трогаю, а он такой — ра-а-аз!
Яшка, подцепив Колькину шею сгибом локтя, дернул на себя.
—И что, прямо в глотку вцепился?— недоверчиво уточнил Колька, освобождаясь.
Анчутка почесал в затылке:
—Ну он ее так раз, за волосы ухватил, на себя дернул — и в шею. А уж совсем перегрыз или так, надкусил — это я не видел.
—И стоял он вот тут?
—Не видел я,— повторил Анчутка,— темно было. Наверное, ближе вот к этому кусту, потому как его не целиком видно было.
—И что же, не кричала?
—И не пикнула. Вроде бы хлопнуло что-то пару раз, но мимо состав шел, грохотало.
—Ох-хо-хо,— тоскливо протянул Пожарский.
Место-то какое приятное, посидеть тут с бутылочкой-другой, погреться и попить. Здесь и сейчас исключительно уютно, особенно теперь, когда солнце уже клонится потихоньку на закат и поблескивает по верхушкам елей, золотится среди потихоньку наливающихся соками веток. Все подлец-человек испаскудить способен…
Колька протянул приятелю папиросу. Некоторое время курили молча.
Пролетела электричка, неподалеку подал мощный голос диковинный какой-то, видимо, новый паровоз.
«Да уж, тут криком кричи — никто не услышит. На то и расчет».
Расчистив бревно, он опустился на него, поплотнее запахнув шинель. Чистоплотный Анчутка возился тщательнее, разгребая снег и соскребая ногтями наледь с коры.
—А может, ты снова кой-чего приврал, а, Яшка?
—Да пошел ты.
—Чего хорохоришься-то? Ты ж сказитель регулярный.
—А мне плевать!— запальчиво заявил он.— Не хочешь — не верь.— И вдруг завопил:— Ух ты!
От удивления Колька забыл дым выпустить и закашлялся. Анчутка, чиркая спичками, что-то искал в натоптанном, подтаявшем снегу, наконец поднял находку:
—Смотри-ка, чего нашел. Шарик со стекляшками! Если вот это оборвать… не, загнуть лучше, то кулон получится. Светке на восьмое подарю.
—А ну дай глянуть.
Он повертел вещицу в пальцах, и тут внутри как будто керосин вспыхнул, осенило. Сомнений не было: серьга-шарик, усыпанный мелкими зелеными камушками, на длинной висюльке, была один в один как та, которая болталась тогда в ушах рыжей гулены.
«Как это Палыч сказал: один к одному, вранье и смерти, таких совпадений не бывает? А что, если вправду не бывает?»
Анчутка протянул лапу за своим сокровищем, но Колька не дал:
—Все тебе шутки. А ну как с той самой убитой, что, Светке подаришь?
Яшка сплюнул:
—Типун те! С чего ты взял-то?
—Мысль есть одна,— пояснил Колька, приводя в порядок все озарения и просветы, которыми столь богат оказался этот насыщенный день. Пожалуй, хорош, голова у него сейчас треснет, если он продолжит думать в одиночку. И Пожарский решился:— Так. Пошли обратно, к Андрюхе, перетереть-покумекать треба.
—А сам покумекать — не?— осторожно предложил Анчутка.
—Не,— твердо возразил Николай,— и ваши головы нужны.
Глава 15
Секретарь принесла «Вечерку», в которой аж полполосы было посвящено фабрике. У Машеньки даже носик побелел от любопытства, возможно, надеялась, что вот они сейчас с товарищем директором сядут и вместе, дружно, перебивая друг друга, будут зачитывать, упиваясь отчетом о передовом опыте повышения культуры труда.
Вера Вячеславовна, вздохнув, поблагодарила:
—Спасибо, Машенька, свободна.
Та вышла, огорченная. Некоторое время товарищ директор смотрела на сложенную газету, потом, все-таки решившись, развернула.
«Нас встречает Вера Вячеславовна Гладкова, чуткий и заботливый руководитель, энергичная, бодрая женщина с чисто русским лицом…»
Она фыркнула.
«По-товарищески, по-мужски пожав руку, предлагает:
—Мы с вами, товарищ, пройдем по фабрике, и потом познакомимся с товарищами коммунистами».
То еще испытание. Ничего не поделаешь, общественность желает знать, как идет соревнование за переходящее Красное знамя райкома комсомола, к тому же кто-то там заинтересовался опытом по повышению культуры труда. И корреспондент уже здесь — бодрый, даже развязный молодой человек в очках и кепке, сдвинутой набекрень, который, не успев войти в кабинет и даже не оглядевшись, зачирикал карандашиком в блокноте.
