—Военных отпустить.
—Как же, товарищ капитан, а потерпевшие…
—Потерпевших нет.
Остапчук охнул:
—Куда делись?
Николай Николаевич прищурился:
—Чего перепугался так, Иван Саныч? Сообщили на работу, они и отвалили обратно, в родные колхозы, шти лаптем хлебать. Рассчитали их, и шабаш, без претензий, без заявлений. Как ничего и не было.
Остапчук, красный, как буряк, ушел, ворча про блат и полное безобразие. Акимова Сорокин придержал:
—Сергей, тут из прокуратуры запросик пришел, с просьбой проверочку провести. Видишь ли, увээр номер семь выполнял работы для Кременецкого шахтуправления, и выполнил, что не может не радовать. Утверждают, что позабыли военспецы трактор вернуть.
Ушедший Остапчук всунул голову в кабинет:
—Какого-какого управления?
—Кременецкого, а что?
—Ничего,— отозвался Саныч и ушел окончательно.
Акимов спросил:
—Что за трактор?
—Обычный трактор, СТЗ, сорок четвертого года выпуска, номер двигателя девяносто три. В общем, наведайся в часть и глянь, что да как в гараже. Выполнять.
—Есть.
Глава 12
Наученный предыдущим горьким опытом, Акимов отправился прямо в школу. И поскольку никого знакомого, заслуживающего доверия, по пути не встретил, зашел скрепя сердце в библиотеку. Оля поприветствовала его с ледяной вежливостью и не отрывая глаз от заполняемых каталожных карточек:
—Здравствуйте, Сергей Палыч. Давно не виделись.
—Да уж,— буркнул он,— как сами-то?
—Вашими молитвами.
—Я не молюсь.
—Так и мы неважно. Вам, собственно говоря, что надобно?
—Оля, погоди, не ершись,— попросил Акимов.— Что у вас случилось, почему неважно?
Она подняла наконец глазища, прищурилась:
—А с чего важно-то должно быть, товарищ Акимов? Легко разве, когда человек сперва вертится вокруг, как, простите, кот вокруг сметаны, слова правильные говорит, что-то там обещает, а потом раз — и пропадает, как распоследний подлец?
—Так, все. Сейчас не об этом…
—А я вот об этом!— заявила Ольга. Кончик носа у нее покраснел, глаза повлажнели, но было очевидно, что она настроилась вывалить все.— Совесть есть у вас, я спрашиваю? Какой прямой и честный, что твой баран! Что-то сам себе надумал, сам с собой посовещался и — пропал, как будто так и надо. Это после того как мама ночей не спала, слезами заливалась, разрывалась между работой и больницей, нянчилась с вами… пентюхом и хамом!
—Оля!
—Что?
—Ну как не стыдно, а?
—Мне-то стыдно,— призналась она,— стыдно, что так в вас ошибалась, думала, вы человек, а вы, извините, сопля маринованная.
Помолчали.
—Полегчало?— прямо спросил он.
—Нет.
—А теперь сама рассуди, без сердца. Вот отсохла у меня рука, и каково маме с инвалидом всю оставшуюся жизнь?
—Ничего у вас не отсохло,— заметила Оля хмуро,— а вот у Масальских дочке уже полгодика.
Акимов поперхнулся. Неудачно как-то в пример привелось. У Гладковых в соседях муж с женой: он без рук, без ног, она глухая. И ничего, хорошо живут. Рожают вот. И ведь права злющая Ольга, не отсохло у него ничего, чудодейственная эта конская штука, которую подогнал Кузнецов.
Ах, да. Основное-то позабыл.
—Так у вас другой круг знакомств теперь.
—А свято место пусто не бывает!— отозвалась Оля.— Что ж делать, если старые друзья ведут себя по-свински.
—Ей с ним лучше,— тихо произнес Сергей Палыч,— и хватит об этом.
—А вы-то все за нее решили. Я так вам скажу, людовед вы эдакий: было бы ей лучше, плакала бы она каждую ночь, как же. Ходили мы тут в театр, вытащила ее с трудом, так она все время прострадала, сумерками пользуясь. Думала, я не увижу.
Акимов промолчал.
—Лучший способ убедить себя в собственной правоте — замкнуться в гордом молчании, пусть ее мелет,— откровенно съязвила Оля.— А вы поглупели, Сергей Палыч. Вы куда умнее были.
Сотни разного рода ответов вертелись на языке, от бредовых до замшело-мудрых, нудных, требующих надувания щек и снисходительных, как у больной коровы, взглядов. Он, по счастью, промолчал, сказал лишь:
—Мне в часть надо. Кликни там кого.
—Так сами бы и постучались.
—Не достучусь я.
—Вы просто недостаточно настойчивы,— не в силах остановиться, уколола Оля и, тяжело вздохнув, поднялась.— Идите, сейчас откроют.
«Плохо ей, значит. Ей одной, значит, плохо. А мне, мне не плохо? Да мне полный алес. Она-то красавица, умница, ценный работник, пальцем только щелкни — министры грушами посыплются. А я кто есть такой, дурак набитый, ни жилплощади, ни поста, ни мозгов, строго говоря. Присоска, приложение к жене — нет, товарищи, не по мне это».
Хорошо еще, что до калитки в заборе недалеко, а то с великого ума он бес знает до чего мог додуматься. Открыл Анчутка, вид имел присмиревший и какой-то особо примерный, какой бывает после полученной отменной головомойки, как со знанием дела диагностировал Акимов.
—Что, нагорело?— поинтересовался он.
—Было дело,— вздохнул Яшка,— главное, я-то тут при чем?
—Стало быть, при чем. Ладно, сейчас не об этом. Из начальства есть кто?
—Не-а. Товарищ Константинер как уехал с утра в центр с Михалычем, так и нет его, а прочие все общагу подчекрыживают…
—Подчекрыживают,— с трудом повторил Сергей,— ничего себе. Ладно, сами разберемся.
—С чем?— насторожился Яшка.
—Да кое с чем.
В гараже, кроме Пельменя и трактора, никого видно не было. Первый ковырялся во втором, нарочито бодренько насвистывая. Акимов постучал по борту:
—Андрюха, вылезай. Дело у меня к тебе.
Пельмень не торопясь, по-механицки размеренно, солидно разогнулся, протянул оперу согнутый локоть:
—Доброго здоровьичка, Сергей Палыч.
Акимов, криво усмехнувшись, пожал предложенную конечность:
—Что, захворал трудяга?
—Да нет, все хорошо, ежедневное тэ-о.
—Машина типа зверь. Можно полюбопытствовать? Никогда в таком не сиживал.
—Конечно,— разрешил добрый Андрюха.
Сергей влез в красивую кабину с наклонным ветровым «стеклом», в котором стекла никакого не было, поерзал на сиденье, потрогал рычаги, быстро, по возможности незаметно оглядываясь. Техника в идеальном порядке, ни царапины, все подкрашено, подмазано и отполировано. И даже сиденье, по всему судя, перетянуто недавно. И ни следа таблички на приборной панели.
