—Странное и вполне необыкновенное дело, чего я совершенно не могу понять. Пропал человек вот уже который день, а всем все равно. МУР чего-то там мурчит непонятное, муж все пороги оббил, общественность негодует. И я в числе первых! Не поленюсь, до Кремля дойду.
Старик поднял палец.
—Галочка в этом доме с пеленок, папа ее покойный — офицер Генштаба, мама — почтенный человек, преподаватель, с горя слегла. Эти, с позволения сказать, сыщики не просто не обнаружили человека, среди бела дня пропавшего, но и даже догадок никаких нет. Кто может пролить свет на эту тайну?
От предчувствия чего-то крайне важного у Акимова заломило затылок, и в пустом желудке похолодело.
—Вы извините меня…— начал он осторожно, пытаясь сообразить, как и что говорить далее, но золотой старичок продолжал:
—И извиняться нечего. Вот вы кто по профессии?
—Участковый.
Бдительный дедуля, сдвинув очки к кончику носа, прошил его взглядом, спросил требовательно:
—Наш? Новый?
—Нет, я…
—А жаль, жаль,— искренне заявил тот,— давно пора, между нами, этого бездельника… Вот представьте: Галочка, золотая девочка, молодая, красивая, чертенок в юбке,— и несчастье за несчастьем. Первый муж в ополчении погиб, второй, правда, души в ней не чает, мать-старушка надышаться на обоих не могла…
—Так что случилось?— осторожно вставил Сергей.
Старик нетерпеливо пристукнул палкой, видимо, негодуя на тугодумие представителя власти:
—Пропала, я же объясняю! Который день пошел.
—Как же…
—А вот представьте. Поехали двадцать третьего февраля, видите ли, шубку выкупать, муж лишь на ночь глядя вернулся — глаза навыкате: что, Галочка до сих пор не дома? Вот так-то, молодой человек, а вы говорите — за что.
—В самом деле, за что?— повторил Акимов, который ничего подобного не говорил, хотя и думал.— Извините… как ваше имя и отчество?
—Теодор Петрович.
—Теодор Петрович, подскажите, а Галина Ивановна… Яковлева, верно?
—Нет, Шамонай,— поправил престарелый Теодор,— муж Яковлев, но из уважения к отцу она была и осталась Шамонай.
—Она такая красивая, лет двадцати, рыженькая, кудрявая, носик приподнятый, на подбородке ямочка, мушка над губой…
—И вторая на шее,— обрадовался старик,— неужели нашли?
—Ведутся поиски,— с болью в сердце огорчил Сергей,— но делается все возможное.
Если бы не свидетель, с какой радостью треснулся бы он дурной головой прямо в свежевыкрашенную стену.
—Делается все возможное,— повторил услышанное Сорокин.
Акимов стоял пред ним безгласен, как агнец на заклание. Николай Николаевич внезапно поднялся, походил от стены к стене, далее вдруг завалился на ветхий диван для посетителей, закинув руки на голову и прикрыв глаз.
—Врач так и сказала: чувствуешь, что накрывает,— ложись и дыши,— пояснил он вполне обыденным, нейтральным голосом,— а сейчас как раз накрывает меня, Серега, невыносимое желание тебя пристрелить. Останавливает лишь то, что, тебя пристреливши, я останусь без кадров, а то и присяду лет на десять. Несчастный я человек.
—Что ж делать-то, Николай Николаевич?— горестно спросил Сергей, памятуя, что единственные вещи, коими можно снискать прощение,— безоговорочное смирение и признание собственного ничтожества.
—Не знаю,— по-прежнему спокойно, даже ласково отозвался начальник, чинно глядя в потолок единственным оком,— конечно, могу тебя успокоить: дело, судя по словам старикана, ведет МУР, поручений нам не дано, можешь плакать не такими крупными каплями.
—Но только мы знаем, что пропавшая Шамонай была в отношениях с Кузнецовым и с Павленко…
—Ты, ты знаешь. Прошу тебя, не надо меня в это впутывать,— попросил Сорокин недовольно,— и Остапчука. Саныч тебе все очень хорошо тогда разъяснил.
—Так что же мне делать-то?— снова спросил Акимов.
—Я-то тебя серпировать не стану, по вышеуказанным резонам,— пообещал капитан,— но на твоем месте я бы ждал, но активно. Если товарищи из МУРа не полные кретины, то скоро появятся на нашем горизонте с поручениями и вопросами.
—А если…
—Никаких «если». Нет оснований считать других глупее себя, тем более в твоем случае. Свободен.
Часть вторая
Глава 1
Вот уже считаные дни зимы остались. И пусть снегопад за снегопадом, весной повеяло, несмотря на морозцы, птички распевают вполне весело.
Кольке же не до песен. Какие уж тут «ля-ля», когда все пошло прахом, причем очень быстро, по-будничному наступил его личный конец света.
Всего-то час с четвертью назад он, воодушевленный, причалил к зданию нарсуда. Для окружающих, непосвященных прохожих это был обычный особняк о двух этажах, порядком обшарпанный, с облупившимися колоннами, на стеклах — не отмытые до сих пор крестообразные следы от бумажных полос. Для Кольки это был то ли сказочный замок, то ли ворота в иную, светлую и счастливую жизнь. В том, что до этой самой жизни рукой подать, он не сомневался ни капли, к тому же у него и пропуск туда есть, и не один, и не два. Груженный, как баржа, всеми мыслимыми и немыслимыми бумагами — от сдержанно-хвалебных характеристик с места обучения до безусловно положительных, различной степени пространности, за подписью капитана Сорокина Н.Н. с места прописки, суровыми, но проникновенными ходатайствами, в том числе своим собственным. Он готов, как думал, ко всему, вооруженный до зубов, вдохновленный до прозрачности.
Уточнив в канцелярии, куда обращаться, Пожарский уверенно постучался в нужную дверь, прошел в небольшой кабинет, заставленный сейфами, полками, столами, заваленный делами. Они были повсюду — прошитые суровой ниткой, потолще и потоньше, подписанные как диковинными «Газовый трест», «ЦГРМ, Наркомат Просвещения», «Совет профсоюза работников текстильной и легкой промышленности», «Добровольное спортобщество «ТРУД», так и вполне обычными фамилиями и инициалами каких-то неизвестных граждан.
Среди всего этого непросто было отыскать нарсудью — небольшую раздраженную остроносую женщину в самом обычном шерстяном костюме.
—Товарищ, слушаю вас. Прошу покороче, после переезда кавардак и нет лишнего времени.
И вот эта нарсудья, выслушав, вынырнула из-за нагромождений дел и бумаг, развернув главный калибр, проделала огромную, фатальную пробоину ниже ватерлинии:
—Товарищ, вы чем изволите быть недовольным?!
Колька опешил, смутился, начал мямлить в том смысле, что вот, опомнился, раскаялся, ни одного взыскания. И вот же, столько бумаг, а в них выражены просьбы, как от лиц, непосредственно контролирующих поведение, так и от коллектива, и от администрации образовательного учреждения…
