—Как же работать-то на станке — под небом, под снегом?
—А мы забили эдак трубы, натянули брезент, чтобы за ворот не сыпало,— и ладно. В конце марта кирпичные стены вывели, в апреле уже были окна и крыша.
—Холодина, наверное, в таком-то цеху?— спросила Оля, поеживаясь.
—И тут решили: между станками ставим железные бочки и прямо в них костры разводим. Правда, тотчас с дровами запутка, не заготовили, лоботрясы. Ну и тащили кто что мог: кто коры кусок, кто сучок какой…
В это время вернулись Кузнецов и Петр Николаевич. Последний, продолжая разговор, говорил:
—Как думаете, Максим Максимович, согласятся товарищи военспецы?
—Конечно. Для означенного вами фронта работ одной бригады будет достаточно.
—Успеют ли, Максим Максимович? Учебный процесс…
—Так могут и на выходных, и после уроков. У вас же две смены? Вот. Ребята, вы закончили?
—Так точно,— доложил Пельмень и даже каблуками прищелкнул.
—Славно,— Кузнецов, увидев Кольку, приветливо кивнул, протянул руку:— И вам доброго вечера, товарищ…?
—Николай,— отрекомендовался парень,— надеюсь, ваша супруга здорова?
Тот дернул краем рта, сдержанно ответил:
—Моя супруга погибла в сорок первом.
«Что я за ишак, где ты супруг таких видел,— огорчился Колька, внутренне обливаясь потом,— вечно городишь…»
—Простите.
Кузнецов молча кивнул, обернулся к Яшке с Андреем:
—Так, если вы закончили, давайте восвояси. Насколько я понимаю, пора закрывать помещение.
—Пожалуй,— согласился Петр Николаевич, глянув на часы,— Оля, ты тоже закругляйся.
—Конечно, мы тут приберемся — и на выход.
Распрощались.
Директор, оглядев экспозицию, поднял большой палец, что означало у сдержанного Петра Николаевича высшую похвалу и одобрение, также ушел, напомнив не засиживаться.
Вооружившись вениками, совками и тряпками, ребята быстро навели порядок, собрали обрезки-обрывки. Оля, пользуясь случаем, изложила Николаю практически все, что думала о нем и его мыслительных способностях.
—Я-то откуда знал?— слабо отбрехивался он, но та продолжала потрошение:
—Вот заметь: когда не надо, из тебя ж слова не вытянешь, тут же из тебя, как из мешка дырявого, сыпется. Мог бы сообразить!
—Ну ишак, ишак, каюсь! Я ж тоже… вон, губы раскатал напроситься к нему вольнонаемным.
—Ты?— переспросила Оля.— Как же…
Она не закончила, потому что все-таки была добрым человеком и понимала, когда врачевание превращается в пытку.
—Ну как-как,— горестно шваркая веником, повторил Николай,— вот Яшку с Андрюхой приютил, дезертиров подрасстрельных тоже как-то того, оформлял, что ж, может, и меня бы пристроил. Если он с командованием части в друзьях, жалко ему, что ли. Да теперь что уж…
Ужасно искренне у него получилось каяться, и Олино сердце растаяло.
—Что так уж убиваться,— проворчала она,— во-первых, он, может, и забудет, во-вторых, что ж такого, сморозил глупость.
Она старательно орудовала веником, не менее старательно отворачиваясь от Колькиного искательного взгляда. И, наконец, не выдержала:
—Ладно, ладно. Может, мама словечко замолвит, они ж общаются постоянно! К тому же она руководство его, как-никак.
Разумеется, Колька ничего не ответил и даже до потолка не подпрыгнул, но такой щенячий восторг проявился на его вечно хмурой физиономии, что Оля недовольно отвернулась.
—Ложно понимаемое товарищество и круговая порука,— пробормотала она,— а ну и пусть!
Глава 15
Акимов вот уже который день ощущал себя просто заново родившимся. Отличная полковничья, она же конская, растирка. Плечо не дергало, можно было спать мирно до утра, не просыпаясь среди ночи в холодном поту и полном осознании того, что враги руку тебе отпиливают. Пальцы не немели, как параличные, что особенно хорошо.
Когда заметки делаешь, еще куда ни шло: старый добрый карандаш, что бы ни случилось, чернилами плеваться не будет. Если ж пишешь набело или официальный какой документ составляешь, то до смешного доходит: пишешь себе, пишешь — и перо выпадает. Сам, как порося, и все вокруг в брызгах. Испачканные граждане роптали. Бессердечный Остапчук успокаивал:
—Да и пес с ними. Ты ж не из хулиганства, а по ранению, полученному на службе. Ради них же, чистюль.
Виду он не показывал, не баба, но акимовскому исцелению он радовался, как никто другой. Устал чертовски сержант, ведь на него все навалилось, текучка, да и посиди-ка на приеме без смены. Ну, на нервах допускал недопустимое творчество: сам начинал отчитывать граждан, наглядно, на пальцах доказывая, что они своими безответственными поступками подрывают основы правопорядка.
—Я вас последний раз спрашиваю, товарищ,— бушевал он в адрес присмиревшей заявительницы, посмевшей принести петицию насчет кражи банок с огурцами из коридора коммуналки,— на каком таком основании допускаешь захламление мест общего пользования, ставя под угрозу пожарную безопасность?
—Так, товарищ сержант, все же так вот…— лепетала несчастная, но Саныч был суров и непреклонен:
—Со всеми в свое время потолкуем, не изволь беспокоиться. А вот за тебя сейчас разговор. Это что ж получается? Захламляешь места общего пользования, и, случись пожар какой, пути к эвакуации будут отрезаны. Так?
—Я…
—Вот. Это уже протокол, а то и штраф. А вот еще моментик: была ли кража? Выставив личную банку в общий коридор, ты тем самым сигнал даешь, что не нужна она тебе.
—Как же не нужна-то?
—Так. На помойку выносишь мусор? Выносишь. И он уже не твой и вывозится согласно графику на надлежащее место. И если вдруг кому надо, то любой гражданин может забрать его для своих нужд.
—Так то помойка!
—А помойка, по-твоему, что?
Остапчук поднял палец и глаза горе, изображая, что цитирует по памяти:
—Помойка есть место общего пользования. И коридор — то же. Так что?
—Что?
—Не крал никто твои соленья, а забрал, как ненужно выкинутое,— решительно заявил сержант,— а коли банки твои нужны тебе по-прежнему, так и держи на предоставленной тебе площади… Все доступно?
—Так точно…
—Свободна.
И заявительница отправлялась домой в полной уверенности, что еще легко отделалась, без протокола.
—Жестко,— отсмеявшись, заметил Акимов.
—А, ничего,— отмахнулся Остапчук, отдуваясь и прихлебывая черный, как ночь, чай,— что ж это, в самом деле? Ишь, устроила кулачество с закромами! Это что же, она намекает, что наступит время, когда нечего жрать станет в Стране Советов?
