—И что же?— серьезно заинтересовалась Оля.
—Служит вот,— пожал плечами Пельмень,— он наш завгар…
—Это что такое?
—Заведующий гаражом. Но умеет все и меня натаскивает по механике. Я теперь и машину водить умею, и трактор осваиваю, и починить могу при случае.
Анчутка же продолжал зачем-то оправдывать любимого командира:
—Да и из колхозов, бывало, принимал. Сами понимаете, там непросто: впахивают, а хлеба нет, голодают — ну и бегут из деревень. На Украине у нас целыми артелями лапотники прибивались и бывшие бандеровцы…
—А что ж ваш командир, теперь в отставке? На фабрике трудится,— поинтересовался Колька.
—Да,— махнул рукой Анчутка,— всякое. Видать, из зависти к заслугам наговорили на человека, обвинили абы в чем, он не стал оправдываться — документы на стол, и амба. И все-таки пусть и другой командир теперь, а все равно — слушает, советуется. Батя-то все ходы-выходы знает…
—Но это все вот сказанное — ни-ко-му!— внушительно подняв палец, подчеркнул Андрюха.
«Вот тебе и круговая порука, на тебе и заговор молчания,— весело отметила Оля,— вот как это делается, чего ж далеко ходить? Вопрос в другом: кто по итогам-то осудит спасителя, отца родного, избавившего кого от заслуженного расстрела, кого от такого же рода тюрьмы? И голода. Я — сразу нет. А уж они и тем более!»
Она, вздохнув, поторопила:
—Раз никому, то что болтать? Давайте уже вешать писателей, а потому еще и выставку надо закончить, эти щиты приспособить.
—Это чего у вас? Ух ты, электрическая сверлилка!
—Ага, знатная штука,— с удовольствием протянул Анчутка, запуская мотор, давая возможность полюбоваться и послушать мощное рычание,— а, какова? Пять тысяч оборотов.
—Во!— Колька показал большой палец.
Разметили фронт работ, приступили по методу бригадного подряда: один сверлит, второй забивает, третий осуществляет общее руководство — и, так и быть, подает портреты. Последним оказался Пельмень, который не без уважения рассматривал порядком подзабытые персоны и, если узнавал — портреты были не подписаны,— радовался, как старым приятелям.
—Вот это дедушка Крылов?— уточнил он, с почтением сдувая пыль с мясистого лица.— Про стрекозу и муравья?
Оля, которая корпела над фельетоном, одновременно журящим самолюбование и восхваляющим трудовые подвиги подопечных, нетерпеливо поддакнула:
—Он, он.
—А это, с шарфом — Пушкин.
—Это не шарф, а покрывало, плед. Андрей, не отвлекай, ладно? И так грохот стоит.
Пельмень переключился на других специалистов:
—Коль, а это что за нарядненький господинчик?— он без особого почтения ткнул в большеглазого, тонкоусого, в кокетливо расстегнутом красном ментике.
—Ну ты тундра!— возмутился Анчутка с табуретки.— Лермонтова не узнал?
—Ишь, херувимчик,— пробормотал Андрюха,— не, я читал, но думал, он какой-то не такой… смазливенький.
—Его приятель писал,— сообщила Оля, усмехнувшись,— что ж, из личной симпатии другу не польстит?
—Бывает,— согласился Пельмень.
Последовали Гоголь, в отличие от иных прочих написанный не на фоне пыльной тряпки, а загадочного неба, длинноволосый, с какой-то блестящей цепочкой. Островский — «Еще бы в пижаме нарисовали,— подумал Андрюха,— все-таки для истории, мог бы и костюм надеть, да и бороду бы расчесать». Достоевский, землистый, с застывшим взглядом, жуткими руками, на которых пальцев раз в сто больше, нежели у обычного человека. Замученный, всклокоченный, красноглазый Салтыков-Щедрин, печальный больной Некрасов, хмурый Толстой, недовольный тем, что его заставляют сидеть смирно в то время, когда как раз надо очередной том дописывать.
—Ну-с, как тебе?— не без самодовольства спросил Анчутка, спрыгивая с табурета и разводя руками.
—Отлично!— подтвердила Оля. Она как раз закончила панегирик и прилаживала листочек в заранее начерченную рамку.— Ровно и как красиво! В самом деле молодцы. Теперь давайте вот эти щиты приделаем.
—А это кто?— спросил Анчутка, заглядывая ей за плечо и изучая картинки с выставки.— Ух ты, это что, Светка Приходько? Вот это да!
—Что «да»?— в шутку насторожился Колька.
—Не узнать, какая стала,— протянул восхищенный Яшка.— Так, а Санька теперь голубевод знатный…
—Не смотри, не смотри,— запретила Оля,— сейчас все равно непонятно. Давайте повесим — и полюбуетесь.
Располагая щиты в указанном порядке, Анчутка без передыха молол языком, рассказывая об их новом житье-бытье. О том, что это тут, в Москве, еще все «запросто». А вот в кишиневском штабе серьезно, туда посторонних не пустят: полная секретность и вооруженная охрана.
—У знамени части посменный караул, и оперативный дежурный имеется, и вообще…
—Хорош болтать, находка для шпиона!— призвал к порядку Пельмень.
—Кишинев…— повторил Колька зачарованно.
—Ага. И Минск, и Таллин, и Львов.
—То есть, получается, строите по всему Союзу?
—Ну не по всему, но имеется,— подтвердил Андрюха, тотчас позабыв о собственной директиве не болтать,— за все не скажу, но стройучастки в Белоруссии, на Украине, где-то под Ригой и в Эстонии.
—А здесь вы надолго?— обдумывая услышанное, спросил Колька.
—Это только начальство ведает,— важно заявил Анчутка.
—Знатное оно у вас.
—Не то слово! Мне кажется, Батю в пустыню запусти — сады сами зацветут. Видел бы ты, как мы цех строили посреди леса.
—Это где ж такое?
—Да как раз зимой, под Гомелем. Снегу намело, мороз, и вот направляют нас на завод. А завод, чтобы ты представлял,— уцелевший корпус, а вокруг чистое поле. Ну, мы такие Бате: нам куда? Он: вот по этой тропинке и направо, там ваш цех. Идем, значит, видим — наши кузнецовские копаются, человек пятнадцать…
—В цеху копаются?— не понял Колька.
—Не-а, прямо на полянке.
—Да ладно.
—Ага!— радостно всхохотнул Яшка.— И я такой: а цех-то где? А мне в ответ: бери лопату, щас сам и построишь. И начали.
—Чем же строили-то?— поинтересовалась Оля.— Просто руками?
—Почему, не просто,— возразил Андрюха, любитель точности,— лопаты, ломы, кирки. Снег разгребаешь, находишь колышки, копаешь на полметра, а то и больше, потом уже расчистили площадку под метелочку, уложили рубероид, прокладочки резиновые — основу…
—Потом, как цементом залили, привезли станки и прямо на основу выставили,— продолжал Анчутка.
Колька удивленно спросил:
—А электричество-то?
—Так прямо по полю кабель и тянули, подключили под навесом — сперва под лапником, затем под брезентом. Так и работали: ваш брат токарь уже пашет, а мы вокруг стены выкладываем. День и ночь вкалывали.
