–Я тоже.
Шутка, очевидно, не понравилась Владыке.
–Мои baetayan создавали эти сады сотни ваших лет.– Сириани Дораяика обвел руками стены.– Вырезали эти udaritani. Ты можешь их прочесть?
–Только некоторые,– признал я.
Даже это произвело впечатление на сьельсинского вождя.
–Они куда сложнее, чем ваши примитивные алфавиты,– указал он на стену за водоемом.– Это наша история.
Я представил, как баэтаны вроде Танарана тратят несколько веков на то, чтобы закончить барельефы. Если судить по масштабам работы и количеству тоннелей, их здесь, должно быть, трудилась целая армия.
–А я думал, baetayan – историки, хранители устного творчества.
–Это верно,– ответил Сириани,– но историю нужно передавать не только из уст в уста. Ты согласен?– Он провел когтистым пальцем по блестящей отметине.– Udaritanu не похожи на ваш алфавит. Они – изображения вроде ваших богохульных картин.
–Богохульных?– удивился я.
Пророк как будто меня не услышал. Он указал на группы кружков, внутри каждой было по три треугольника.
–Это наши корабли покидают Се Ваттаю. А это сама планета,– отметил он большой изогнутый глиф в середине композиции.
Я вдруг представил ее не как причудливое нелинейное предложение, а как картину, и мое восприятие разом изменилось. Проследив взглядом вдоль стены, я заметил такой же изогнутый глиф, соединенный с родной планетой сьельсинов спиралью более мелких символов. Очевидно, это была планета, куда они прилетели и где стали добровольными изгнанниками.
–Но почему картины богохульны?
Сириани повернул ко мне громадную рогатую голову и посмотрел так, словно я был непослушным ребенком:
–Вы создаете изображения. По-вашему, иконы. Идолов. Изображаете вещи так, как они выглядят, по плану Утаннаша и его лжи, и тем самым укореняете ложь. Это оскорбляет богов.
–Но у вас в зале тоже есть статуи,– заметил я.– Эти… чудища.
–Чудища?– прошипел Сириани.– Сородич, это боги, и только эти боги реальны.
Я понял. Примеров, когда люди обращались против искусства и красоты, в истории было множество. Предметы искусства сжигали, ломали, крушили во имя неких преходящих убеждений. Верили, что рукотворные образы затеняли или присваивали суть явлений, которые олицетворяли. Что несовершенная икона Красоты недостаточно красива и тем самым уничтожает Красоту. Или заменяет Красоту – или Истину, или любой другой идеал, что приходит вам в голову,– и сама становится ею. Но это не так. Искусство, великое искусство, напоминает нам о вещах незримых и об их воплощении в зримом. Например, портрет нашего сиятельного императора, отчеканенный на хурасамах, служит не для того, чтобы мы не забывали, кто нами правит, а напоминает о добродетелях, благодаря которым он является императором. Воплощает силу и достоинство, невозмутимость и величие.
–А что насчет вашей «Белой руки»?– спросил я.
Застежки на тунике Пророка были в форме руки.
–Я уже говорил,– Сириани дотронулся до одной из них,– я стану богом.
–Покорив нас?
Сириани снова выдохнул «да».
–Я должен принести жертвы – не только тебя, но и весь твой народ. Я вознесусь, как когда-то Элу.
–Вознесетесь?
–Но вы ведь добавляете к титулу императоров слово «бог»?– Пророк сверкнул прозрачными зубами.
–Это относится только к первому,– едко заметил я.
Сириани отошел от барельефа и протянул к нему шестипалую руку, как будто хотел уместить все изображение у себя на ладони.
–Элу был первым. Боги говорили с ним, научили строить корабли, унесшие нас с умирающей планеты. Элу и его двенадцать аэт покинули Се Ваттаю, заставили нас перестать быть животными.– Он прочертил рукой спиральную линию от Се Ваттаю до новой планеты.– «Мы для богов – что для мальчишек мухи…»
–«…Им наша смерть – забава»
[10],– закончил я цитату.
–А вот и тот самый Марло.
–Шекспир,– с вызовом бросил я.
–Именно так,– ответил Пророк.– Но мои боги не задушили нас во младенчестве, а сделали сильнее. Тех, кто слушал, Элу взял в новый мир.
–Эуэ?– спросил я, вспомнив услышанное когда-то название; оно было частью полного титула Пророка – Князь князей Эуэ.
Высокий сьельсин наклонил голову – среди его соплеменников этот жест расценивался как угроза, но для людей это был всего лишь кивок.
–Это значит «дар».
Сириани снова отвернулся и прошел вдоль барельефа, после чего остановился и протянул руку к скоплению знаков ударитану вокруг символа планеты Эуэ:
–На Эуэ мы стали сьельсинами, «несущими волю богов».– Он заметил мое замешательство и пояснил:– «Сьельсин» – тоже древнее слово.
–Урбейн, кажется, считает, что люди могут стать сьельсинами,– сказал я и добавил, почувствовав, что моя формулировка может быть неточна:– Стать «несущими волю богов».
–Урбейн тот еще голый червяк,– сверкнул зубами Сириани.– Он думает, что, превратив свое тело в подобие нашего, сможет заслужить нашу благосклонность… Впрочем, это действительно так,– махнул рукой Пророк.– Урбейн верит, что людям можно открыть истину и что со временем ваш народ будет служить Caihanarin и поможет приблизить конец. Я в этом не уверен. В вас слишком много лжи. И вы слабы.
–Слабы?– Я выпрямился насколько мог, несмотря на сведенные мышцы и покалеченное плечо.– Мы сотни лет даем вам отпор.
Пророк посмотрел на меня едва ли не с жалостью. Я давно был знаком со сьельсинами, но выражения их лиц трудно считать.
–Так вот чем вы, по-вашему, занимаетесь?– Сириани Дораяика пошел вокруг меня, как при нашей первой встрече.– Мы еще не закончили выставлять декорации, а ваше Содружество уже на нашей стороне.
–Это не «мое» Содружество.
–Однако твое присутствие там означало, что вы в нем нуждаетесь, что ваш император в отчаянии.
У меня вырвалось короткое «а-а-а», и я опустил взгляд к своим голым израненным ногам. До меня дошло, к чему была эта прогулка по княжеским гротам и сопутствующая историческая лекция.
–Великий князь, о таких вещах обычно спрашивают во время пыток. Не после,– заметил я, прикрыв глаза.
Мое тело ныло от воспоминаний о боли, что пришлось вынести, каждая рана и мозоль возмущались моему упрямству.
Под сводами пещеры разнесся высокий нечеловеческий смех.
–Милорд, да ты смельчак!– Сириани приблизился, сложив руки перед собой.– Но ты расскажешь мне все, что я захочу. Нам известно, что твой император покинул свой дом. Я хочу знать, где он сейчас.
