—Когда я сказала про любовь к Гордону, я говорила серьезно. Он был лучшим, что со мной случалось в жизни. Кроме тебя. И я не понимала, чем обладаю.
Энди кивнула. Но она уже не была маленькой девочкой, которая молилась по ночам, чтобы ее родители снова были вместе.
—Ты в порядке, милая?— спросила Лора.— Тебе было тяжело слышать его голос, или…
—Мам.— Энди посмотрела в зеркало, прежде чем обогнать медленно ехавший грузовик. Она облокотилась на дверцу и прижала пальцы к виску.
Лора смотрела, как мимо пролетают деревья. В голове всплывали отрывки ее разговора с Ником, но она не собиралась разбирать и препарировать то, что она ему сказала. Если чему-то Лора и научилась, так это всегда двигаться вперед. Если она когда-нибудь остановится, Ник нагонит ее.
—Ты выражаешься, как он,— сказала Энди. Когда Лора не ответила, она продолжила:— Он называет тебя «дорогая» и «любовь моя», прямо как ты называешь меня.
—Я не выражаюсь, как он. Это он выражается, как моя мать.— Она убрала прядь волос Энди, чтобы видеть ее лицо.— Этими словами она обращалась ко мне. Я всегда чувствовала, что меня любят. Я не хотела, чтобы Ник лишал меня возможности обращаться так к тебе.
—«Она всегда знала, где лежит крышка от каждой кастрюли»,— процитировала Энди то немногое, что могла выдать Лора, когда от нее требовалось рассказать о ее матери.
Но теперь она сказала Энди другое:
—Скорее она всегда знала, какой чайный сервиз принадлежал Квеллерам, где выковали серебро Логанов и другие мелкие детали, которые давали ей ощущение контроля над своей жизнью.— А потом Лора сформулировала вслух то, что осознала совсем недавно:— Моя мать была такой же жертвой нашего отца, как и все мы.
—Она была взрослой.
—Она была воспитана не для того, чтобы быть взрослой. Она была воспитана для того, чтобы стать женой богатого человека.
Казалось, Энди размышляет над этими словами. Лора подумала, что на какое-то время вопросы прекратились, но потом Энди спросила:
—Что ты сказала Пауле, когда она умирала?
Лора так долго боялась вопросов о Пауле, что ей понадобилось несколько секунд, чтобы подготовиться.
—Почему ты спрашиваешь об этом сейчас? Прошло уже больше месяца.
Энди только пожала плечами. Но вместо очередного затяжного приступа молчания она объяснила:
—Я не была уверена, что ты скажешь мне правду.
Лора, хоть и не напрямую, но подтвердила справедливость таких подозрений:
—Это была вариация на тему того, что я сказала Нику. Что я увижу ее в аду.
—Серьезно?
—Да.— Лора не могла точно сказать, почему ее последние слова, адресованные Пауле, тоже включались в длинный список того, что она пока не желала открывать Энди. Наверное, она не хотела проверять на прочность ее новоприобретенную моральную гибкость. Говорить безумной женщине с лезвием, воткнутым в горло: «Теперь Ник никогда тебя не трахнет» казалось мелочным и мстительным.
Наверное, именно поэтому Лора так и сказала.
—Тебя беспокоит то, что я сделала с Паулой?
Энди снова пожала плечами:
—Она была плохим человеком. Да, сейчас можно сказать, что она все-таки была живым существом и стоило поступить как-то иначе. Легко так говорить, когда не твоя жизнь подвергается опасности.
«Твоя жизнь»,— хотела сказать Лора. Когда она засовывала лезвие в свою забинтованную руку, она знала, что собирается убить Паулу Эванс за то, что она сделала больно ее дочери.
Энди задала еще один вопрос:
—Сегодня в тюрьме, когда ты уходила, почему ты не сказала ему про наушники? Ну, как будто последнее, заключительное «Пошел ты».
—Я сказала то, что должна была сказать,— ответила ей Лора, хотя с Ником она никогда не была до конца уверена, что все сделала правильно. Было так приятно сказать все это ему в лицо. Но теперь, когда он был далеко, ее уже мучили сомнения.
Йо-йо снова возвращается обратно.
Энди вполне устраивало, что разговор завершился на этой ноте. Она включила радио. Стала переключать станции.
—Тебе понравилась песня, которую я играла?— спросила Лора.
—Да, наверное. Она вроде как старая.
Лора прижала руку к груди, потому что это задело ее за живое.
—Я выучу что-нибудь другое. Только скажи.
—Как насчет «Филси»?
[49]
—Как насчет настоящей музыки?
Энди закатила глаза. Она продолжала нажимать кнопки на панели, очевидно, в поисках очередного музыкального аналога сладкой ваты. Такого же безвкусного и легковесного.
—Мне жаль твоего брата.
Лора закрыла глаза, которые внезапно наполнились слезами.
—Ты правильно поступила с ним,— сказала Энди.— Ты боролась за него. Это дорогого стоит.
Лора нашла салфетку и вытерла глаза. Она до сих пор не могла смириться с тем, что произошло.
—Я не отходила от него ни на минуту. Даже когда мы обсуждали сделку с ФБР.
Энди прекратила копошиться.
—Эндрю умер через десять минут после того, как бумага со всеми договоренностями была подписана,— продолжила Лора.— Он ушел очень спокойно. Я держала его за руку. Я должна была попрощаться с ним.
Энди шмыгнула носом, пытаясь справиться со слезами. Она всегда была очень чувствительна к настроению своей матери.
—Он задержался на этом свете, чтобы удостовериться, что с тобой все будет хорошо.
Лора снова убрала прядь волос Энди ей за ухо.
—Мне тоже нравится так думать.
Энди вытерла слезы. Она не трогала радио, пока они проезжали через пустынную границу штата. Очевидно, над чем-то размышляла. И так же очевидно пока хотела держать это при себе.
Лора откинула голову на спинку сиденья. Смотрела, как мимо пролетают деревья. Пыталась наслаждаться приятной тишиной. Каждую ночь с тех пор, как Энди вернулась домой, Лора просыпалась в холодном поту. Это был не посттравматический синдром и не тревога за Энди. Она до смерти боялась снова увидеть Ника. Боялась, что трюк с пианино и наушниками не сработает. Что он не попадется в эту ловушку. Что она, ослепленная, снова окажется обманутой.
Она слишком сильно его ненавидела.
В этом и состояла проблема.
Ты не можешь ненавидеть человека, если часть тебя все еще его любит. С самого начала эти две крайности были заложены в их ДНК.
Долгие годы — даже тогда, когда она его еще любила,— какая-то часть нее ненавидела его, как по-детски ненавидишь то, что не можешь контролировать. Он был упертым, тупым и привлекательным, что компенсировало чертову тучу ошибок, которые он постоянно совершал. Причем одних и тех же ошибок, снова и снова. Действительно, зачем браться за новые, если старые прекрасно работали на него?
