А она потерпела неудачу самым жалким образом. И теперь из-за собственного тупого вожделения и упования на ужасного бессердечного мужчину она окончательно погибла. Теперь все погибло.
Глава 15
Он совести не знал укоров строгих
И слепо шел дорогою страстей.
Любил одну — прельщал любовью многих,
Любил — и не назвал ее своей.
Байрон. Паломничество Чайлд Гарольда. Песнь I
[14]
Джансен распахнул парадную дверь особняка Холборо в тот момент, как Сент ступил на последнюю ступеньку крыльца.
— Милорд, — кланяясь, сказал дворецкий, — мы уже начали удивляться, куда…
— Мне нужны бутылка виски, полцыпленка и горячая ванна. Все в мои личные покои. Немедленно.
— Слушаюсь, милорд.
Сент понимал, что его вид оставляет желать лучшего. Он явился домой небритый, грязный, в рубашке навыпуск, без плаща, сюртука и галстука. Но в данный момент ему было наплевать, как он выглядит. Целых семь дней он провел в подвале, в кандалах, прикованный к стене, а никто ничего даже не заметил. Никто, кроме Эвелины Марии Раддик. И она сильно ошиблась, полагая, что может изменить его — причем в лучшую сторону. Ха! Ну что ж, теперь он ей покажет.
Его спальня наверху выглядела как обычно. Темная мебель красного дерева, темные обои на стенах и тяжелые темные шторы на окнах, не пропускающие дневного света. Прихрамывая, с угрюмым видом он подошел к ближайшему окну и отдернул в сторону темно-синее полотнище, затем отодвинул щеколду и настежь распахнул окно. Не останавливаясь, он проделал эту операцию со всеми пятью окнами, пока слуга таскал в комнату тяжелые ведра с горячей водой. После недели, проведенной в полной темноте, Сент по-новому оценил преимущества дневного света.
Его камердинер поспешно вошел в комнату, но буквально остолбенел, едва переступив порог.
— Милорд, ваше… — Пемберли указал на одеяние маркиза, — пла…
— Я знаю, — проворчал Сент. — Уйди.
— Но…
— Вон!
— Да, милорд.
Меньше всего Сент нуждался сейчас в камердинере, который стал бы распространять сплетни о его странном возвращении в столь неприглядном виде и в особенности о лодыжке и царапинах, оставленных Эвелиной на спине. Как только ему доставили виски и закуску, он захлопнул дверь, запер ее и без сил опустился на стул. Снять рубашку оказалось легко, но вот сапоги… Он стянул правый сапоги швырнул на пол, затем принялся за левый. Черная кожа полностью утратила гладкость и блеск, а после того как он снял сапог, лодыжка еще сильнее распухла, посинела, местами почернела, потертая кожа вздулась. Час назад она еще не выглядела так скверно. Но тогда его занимали совсем другие мысли. Сбросив брюки, постанывая от боли, он ступил в ванну и медленно погрузился в горячую воду.
Перегнувшись через край ванны, Сент подтянул к себе стул и поставил на него тарелку с едой, так что теперь он мог заняться куриной ножкой. Он поглядывал на виски, но, нежась в горячей ванне, уже не испытывал прежнего жгучего желания выпить.
Эвелина Мария Раддик. При своем образе жизни Сент часто оказывался обладателем информации, которая могла погубить чьи-то браки, состояния или его приятелей. По большей части он хранил эти секреты, потому что осведомленность развлекала его. Впервые он владел информацией, которая могла отправить женщину в тюрьму, а возможно, и в Австралию. Детям, особенно старшим, пришлось бы гораздо хуже, если бы только Эвелина не взяла всю ответственность за их преступные действия на себя.
И вот, пожалуйста, он с наслаждением отмокает в горячей ванне, не послав за поверенным для подготовки дела, не выдвинув против них обвинения, не отправившись к принцу Георгу, чтобы завершить план разрушения сиротского приюта, и не сообщив всем и каждому, что добропорядочная Эвелина Мария Раддик раздвинула для него ноги. Сент окунулся с головой и потянулся за мылом.
Он совершил побег. Он удовлетворил свою проклятую похоть. Он освободился от кандалов и теперь мог делать все, что захочет и с кем захочет, если не принимать во внимание, что хотел он только одного и это занимало в данный момент все его мысли — снова заполучить ее в свои объятия. Сент еще раз с головой погрузился в воду.
За последнюю неделю, особенно за сегодняшний день, он получил о ней гораздо больше информации, чем был в состоянии использовать для осуществления любого плана, который мог прийти ему в голову. Он сел, отфыркиваясь и отплевываясь.
— Джансен! — закричал он. — Принеси мне почту!
Он пропустил целую неделю лондонской светской жизни с ее участием. Больше он не собирался ничего пропускать.
— Эви! Мы опаздываем!
Эвелина вскочила, в третий раз уронив сережку.
— Одну минуту, мама.
Она пыталась объяснить, что не слишком хорошо себя чувствует, чтобы пойти на бал к Алвингтонам. При такой бледности и дрожащих руках ей нетрудно будет убедить мать и Виктора. Однако Виктор явно хотел, чтобы она танцевала с этим дураком — сыном лорда Алвингтона Кларенсом, и поэтому рассчитывал на нее.
Весь день она ожидала, что полицейские с Боу-стрит вот-вот постучат в парадную дверь особняка Раддиков и арестуют ее за похищение маркиза. Всю вторую половину дня она волновалась, что кто-нибудь из друзей матери или Виктора явится с новостями о возвращении Сент-Обина и его удивительном рассказе о том, как она раздвинула для него ноги и буквально вымаливала его ласки.
Когда она нагнулась, чтобы отыскать сережку, внезапная обнадеживающая мысль осенила ее. Учитывая высокое положение в обществе ее семьи и ее дяди, маркиза Хаутона, власти, возможно, не решатся арестовать ее на публике. Значит, ей следует пойти на бал к Алвингтонам и посещать все другие светские мероприятия до конца сезона, а между приемами прятаться в какой-нибудь темной дыре.
Она судорожно вздохнула.
«Все тебя предупреждали. Он сам предостерегал тебя. Дура!»
— Эви! Ради всего святого!
Схватив сумочку, она поспешно выбежала из спальни, молча вознося молитву Господу, чтобы к концу вечера ей удалось сохранить хоть каплю оставшегося достоинства.
— Иду!
Когда они втроем заняли свои места в коляске, мать Эвелины протянула руку и поправила на дочери шаль.
— Ты по крайней мере должна попытаться выглядеть веселой.
— Она постарается, — сказал Виктор, бросив на сестру оценивающий взгляд. — Подрумянь щеки. Ты выглядишь слишком бледной.
«О Господи, спаси и помилуй». Мысль о тюрьме уже не казалась такой устрашающей по сравнению с этим. Им и в голову не приходило, что ее что-то могло волновать.
— Я сделаю все, что смогу, — сказала она, глубже забиваясь в угол.
