Ворчание перешло в радостные вопли, и полдюжины малышей по очереди выбрались из камеры.
— И кого ты наказываешь, по-твоему, — их или меня?
— Наденьте рубашку.
— Я мокрый.
Она повернулась кругом.
— Прекрасно. Я распоряжусь, чтобы вам принесли вечером обед. — Выскочив наружу, она захлопнула за собой дверь.
Какая-то непривычная тяжесть поднялась у него внутри и сжала горло. До обеда оставалось добрых шесть часов.
— Эвелина!
На лестнице все еще раздавались ее шаги. Сент взглянул на свечи. Их должно было хватить самое большее на два часа.
— Эвелина, я извиняюсь!
Дверь наверху скрипнула, отворяясь.
— Эвелина, ради Бога, не оставляй меня опять одного! Пожалуйста! Прости меня!
Тишина.
Чертыхаясь, маркиз схватил лохань с водой и швырнул ее в дверь.
— Значит, такой урок ты решила дать мне сегодня? Ты можешь делать все, что хочешь, а я должен сидеть на заднице в грязи, в темноте, пока ты не передумаешь? Это я уже выучил! Научи меня чему-нибудь, чего я не знаю, Эвелина Мария, черт бы тебя побрал!
— Сент? — послышался голос Эвелины из-за двери. — Успокойтесь, и я войду.
Тяжело дыша, он осознал, что случилось. Он запаниковал. Бессердечный, безжалостный, бездушный маркиз де Сент-Обин боялся снова остаться в одиночестве в темноте.
— Я спокоен, — огрызнулся он.
Возможно, никто, будучи в здравом уме, не поверил бы ему, но Эвелина, очевидно, больше руководствовалась сочувствием, чем здравым смыслом, потому что она открыла дверь.
Сент начал что-то ей говорить, чтобы убедить остаться хотя бы на несколько минут дольше, но сразу же замолчал, увидев ее лицо. С почти осязаемым стоном он отключился от мыслей о собственных страхах и попытался понять, чем он так ее обидел.
— Почему ты плачешь? — спросил он сочувствующим, как он надеялся, тоном.
Стряхивая слезы, струившиеся по ее бледным щекам, она всхлипнула.
— Потому что я не знаю, что делать. Он приподнял бровь.
— Ты? Ты всегда знаешь, что делать.
Эви взглянула на него. Вода все еще медленно сбегала кривыми струйками по его плечам, по обнаженной груди, по мускулистому животу и впитывалась в ткань брюк. Влажные волосы висели в беспорядке, закрывая левый глаз. У Эви буквально зачесались пальцы от внезапного желания откинуть назад эту прядь. Он выглядел таким… беззащитным. И это еще не все. Ей хотелось прямо-таки проглотить его.
Утирая слезы, она выполнила привычный ритуал по установке скамейки и тяжело опустилась на нее. «Он знает, какое впечатление производит, — со злостью говорила она себе. — Знает, что сказать». Это только еще одна часть игры: вызвать желание остаться и составить ему компанию или, еще лучше, заставить ее ощутить вину.
Когда она немного успокоилась и взяла себя в руки, подавляя страстное физическое влечение, она снова взглянула на Сента и обнаружила, что он все еще стоит, пристально глядя на нее. Эви сглотнула.
— Мне было совсем вас не жаль, — сказала она.
— Конечно же, жаль, — ответил он уже более спокойным глубоким голосом, лучше владея собой. — Ты всех жалеешь.
Она понимала, что ради своей безопасности, чтобы не терять ясности ума, ей следует сохранять самообладание. Быть всегда на шаг впереди него, контролируя ситуацию.
— Мне вас вовсе не жаль; напротив, я очень рассержена.
— Ты рассержена на меня, — повторил он. — А ведь это у тебя до сих пор находятся ключи, моя дорогая. Вообрази, каковы мои чувства.
— Может быть, вы и правы. — Она всхлипнула опять. — Это не на вас я сержусь, а на себя.
— Ну наконец-то мы хоть в чем-то пришли к согласию, — протянул он, тряхнув головой.
Брызги разлетелись во все стороны, часть из них попала ей на руки, и те сразу же покрылись мурашками. Но Эви решила, что нервная дрожь охватила ее скорее от сознания того, что она находится наедине с очень привлекательным полуобнаженным мужчиной, а вовсе не от нескольких капель воды.
— Всю неделю я пыталась показать вам, сколько добра вы можете сделать и как доброта порождает доброту. Я полностью владела вашим вниманием. И все же ничего из этого не вышло.
Сент какое-то мгновение смотрел на нее, и на его лице отражались чувства, которые она не могла разгадать.
— Я — безнадежный случай, — наконец произнес он.
— Но этого не может быть.
— С чего бы это? — Сент опустился на корточки. Протянув руку, он мог бы коснуться кончиками пальцев носка ее туфель.
О Господи! Теперь привлекательный отчаявшийся полуобнаженный мужчина находится в полном смысле слова у ее ног.
— Вы… самый ужасный из всех людей.
— И тем не менее я таков.
— Я не это имела в виду. Это…
Он склонил голову, взглядом схватывая и оценивая каждое движение чувств на ее лице.
— Ты тоже можешь быть резкой. Честность тебе идет.
— Это комплимент?
— Не уходи от темы. Мы говорим обо мне.
— Да, правда, — согласилась она. — Я имела в виду, что никто — никто, — будучи, подобно вам, таким ужасным повесой, не смог бы все еще оставаться таким обворожительным и интересным. И даже симпатичным, как вы.
— Ты не раскусила меня.
— Вы притворяетесь, Майкл.
На мгновение он опустил взгляд.
— Очень мило с твоей стороны говорить так, но поверь мне, я всего лишь эгоистичный, жаждущий наслаждений мерзавец.
— Может быть, но вы не совсем такой.
К ее удивлению, его губы изогнулись в такой, свойственной только ему, чертовски чувственной улыбке, мгновенно превращающей его из безобидного в такого… обольстительного, что у нее пересохло во рту. Она снова сглотнула.
— Ты очень интересная девушка, — пробормотал он. — Не знаю только, ради меня или ради себя самой ты утверждаешь, что видишь во мне определенные обнадеживающие качества.
— Наверное, ради нас обоих.
— Снова честность.
Он опять задел носок туфли, с отсутствующим видом, словно кошка, играющая с клубком ниток. В первый раз он коснулся ее, не требуя ничего больше — поцеловать или залезть под юбку. Жаркая дрожь охватила ее.
Эвелина перевела дух, стараясь сохранить способность соображать.
— Почему вы так себя ведете?
— Потому что… Не знаю. Однако как тебе узнать, спасаешь ли ты меня, или я просто играю с тобой?
Сент выпрямился, и она внезапно осознала, что сидит слишком близко.
Прежде чем она успела отскочить назад, он схватил ее за лодыжку и дернул изо всех сил. Вскрикнув, она свалилась со скамейки, ударившись о грязный твердый пол.
