Никто не спорил с тем, что обвиняемая совершила убийство. Единственный вопрос заключался в том, было ли в состоянии ее сознания что-то такое, что при ее преступлении могло послужить смягчающим обстоятельством, достаточным для того, чтобы присяжные вынесли более мягкий вердикт, нежели «предумышленное убийство».
Когда проходил этот процесс, в законодательстве еще было зафиксировано, что добровольное опьянение (алкогольное или наркотическое) не является смягчающим обстоятельством. Человек не мог выставить состояние опьянения («Я сам не соображал, что делаю») как оправдание. Исключением могло быть только невольное опьянение — если он не мог контролировать употребление первой в тот день порции спиртного. Но это разграничение имело в значительной степени академическое значение, а на практике такие доводы никогда не выдвигались и не принимались в ходе судебного процесса (что было совершенно правильно).
И снова я столкнулся с тремя коллегами, которые пришли к иному выводу, нежели я. Сам я заявил, что, если бы не алкоголь и марихуана, она бы не совершила убийство. Как утверждали мои коллеги, основополагающие свойства ее характера уменьшают степень ее ответственности за свои действия. Снова выдвигался все тот же тезис: если ваше дурное поведение продолжалось достаточно долго, оно делает менее значимым ваш очередной дурной поступок.
Казалось, речь идет о каком-то расстройстве личности, которое с годами встречается все чаще. ДСС-5 сообщает нам, что среди взрослого населения доля страдающих таким расстройством, возможно, достигает 5,9%. Если же учесть все разновидности расстройства личности, тогда получится (по ДСС-5), что до 37,9% из нас могут «иметь» их. А значит, согласно новейшей редакции английского законодательства о предумышленном и непредумышленном убийстве, у 37,9% жителей страны в случае совершения ими преднамеренного убийства заранее могут быть смягчающие обстоятельства, поскольку теперь считается, что, если психическое заболевание внесло значительный или нетривиальный вклад в совершение деяния, этого достаточно для применения менее серьезного наказания. И расстройство личности фактически по своему определению должно вносить такой вклад, ибо:
«Расстройство личности — это устойчивая модель внутреннего опыта и поведения, которая заметно отклоняется от ожиданий, характерных для культуры индивидуума: является распространенной и негибкой; берет начало в подростковом или раннем взрослом возрасте; стабильна во времени и приводит к дистрессу или нарушению психосоциального функционирования».
Не так-то просто показать (хотя мне случалось это проделать), что человек, совершивший убийство, страдает расстройством личности, однако это расстройство не внесло существенного вклада в сам акт убийства.
О пациенте говорят, что он страдает расстройством личности. Но каково оно в действительности — обнаруженное или выдуманное? Медицинская диагностика следует моде, подобно тому как длинные юбки сменялись короткими, а те — опять длинными. Диагнозы похожи на права человека: их вводят указами, но при этом утверждается, что они существовали всегда.
Один из психиатров, приглашенных защитой, (его первым из троих вызвали дать показания), был в личном общении человек очень милый, только вот он оказался сущим кошмаром на месте для свидетельских показаний. Он неплохо начал выступление, но затем разгорячился, увлекаясь любимым предметом; набрал обороты, становясь все более и более многословным, пока у всех в суде не начала кружиться голова. Первым делом он разъяснил и расхвалил метод, с помощью коего судебные психиатры пришли к своим умозаключениям (метод, недоступный экспертам меньшего калибра), затем изложил череду замысловатых утверждений со множеством придаточных предложений (упоминая и возможные возражения), после чего перечислил другие и дополнительные диагнозы. Примерно через час у присутствовавших уже кружилась голова, и когда он наконец завершил выступление, то оставил всех в полном недоумении. Два других психиатра, приглашенных защитой, поставили свой диагноз (как они утверждали, именно выявленное ими заболевание стало причиной деяния подсудимой); сразу же после этого оба сошли с места для дачи свидетельских показаний. К тому времени все присутствующие явно чувствовали, что пока с них хватит объяснений психиатров.
Меня вызвали, чтобы я представил возражения на тезисы экспертов защиты. Я снова заявил, что, если бы не алкоголь или каннабис, она бы не совершила убийство.
Адвокат подсудимой принадлежал к тем, кто размахивает дубиной, а не орудует рапирой. Казалось, его метод состоит в том, чтобы запугиванием добиваться желаемого ответа.
Вообще-то философские доводы в суде приводить бессмысленно — скажем, рассуждая о теоретических недостатках или абсурдности ДСС-5. Но в данном случае мне и не нужно было это делать, поскольку — даже если следовать весьма расплывчатому определению расстройства личности, приведенному в ДСС-5, — получалось, что у обвиняемой нет этого расстройства.
Надо отдать должное адвокату подсудимой: за исключением самого диагноза, в его руках не было практически никаких средств для защиты клиентки. (Пожалуй, защита в безнадежных делах почти так же приводит в уныние, как попытка учить детей, которые не желают учиться.) Это был напыщенный, худой и холерический человек; довольно странно, что он выглядел моложе своих лет. Судья объявил перерыв на обед, прежде чем начался мой перекрестный допрос. Во время перерыва мне передали обзорную статью о заболевании, которым — как утверждали эксперты защиты — страдает обвиняемая. В статье кратко перечислялось все, что известно (или считается известным) о ее заболевании. Все это были общепринятые положения — но из этого еще не следовало, что они верны.
После обеда адвокат поднялся, чтобы задать мне вопросы.
—Вы прочли статью, которую я вам направил?— осведомился он.
—Да,— ответил я.
—Вы читали ее раньше?
—Нет.
—Вы ее не читали?— Он картинно повернулся к присяжным. Его тон ясно показывал, что я человек невежественный и ленивый.
—Нет,— подтвердил я.— И я не утверждаю, будто прочел все на свете. Но там не сообщается ничего такого, чего я бы не знал до этого.
Дальнейшее продвижение по этому пути не сулило ему никакой выгоды, поэтому он продолжил так:
—В статье перечислены факторы, связываемые с этим заболеванием, не так ли?
—Да,— кротко ответил я, мысленно восторгаясь тем направлением, в котором он двинулся. Я знал, что теперь он в моей власти.
—Здесь сказано…— И далее он один за другим перечислил так называемые факторы риска возникновения этого заболевания, всякий раз спрашивая, верно ли, что в ее жизни имел место тот или иной фактор. И в каждом случае я соглашался: да, это так.
—И тем не менее,— провозгласил он, дочитав список и с наигранным гневом отбрасывая статью в сторону,— вы утверждаете, что у нее не было этого заболевания?
Я был готов к такому повороту. Мое сердце так и прыгало от радости, но у меня хватило осторожности не показывать эту радость.
