Но перед самым Рождеством для руководства больницей привлекли администратора со стороны, специалиста по новой главной науке — менеджменту, притом, как подозревали, с более высоким окладом, чем у предшественника.
Недвусмысленным признаком нарастающей бюрократизации стало то, как оборудовали новое больничное крыло. Единственным помещением без телефона здесь стал кабинет врача, хотя можно было робко предположить, что его телефонные переговоры наиболее тесно связаны с заявленной целью всего заведения. После этого всякий раз, когда мне нужно было сделать звонок о моих пациентах или от их имени, мне приходилось находить доступный телефон где-то еще, в совокупности тратя на это много часов.
Этот администратор принадлежал к числу тех людей (сейчас их все больше на государственной службе), которые просто не могут смотреть вам в глаза, когда вы случайно встречаетесь в коридоре. Он выглядел как что-то скрывающий человек, будто он всегда подсознательно чувствовал, что был лишним, пусть его должность и хорошо оплачивалась. По сути, она существовала лишь в рамках некой хитроумной схемы занятости, которую создали администраторы вроде него, чтобы ему можно было платить зарплату. В таком случае ответственные за конструирование подобных схем могли считать, будто они решили проблему (какой бы они ни была), ведь они потратили на нее деньги (впрочем, не свои, а чужие).
По прошествии времени мне кажется, что я должен был бы даже испытывать к нему сочувствие, ведь он вечно обитал в жалкой обстановке какой-то недобросовестности. Но в то время мне как-то не хотелось ему сочувствовать. Нехорошо прибегать к зоологическим сравнениям, думая о тех или иных людях, но мне он виделся помесью червя и хорька.
В общем, за три дня до того Рождества он (бочком, по своему обыкновению) подобрался ко мне и сообщил, что в рождественский период больница все-таки не будет нуждаться в моих услугах и что он, видите ли, выработал иные договоренности касательно ближайших десяти дней.
Договоренности, которые он выработал, могли показаться весьма необычными любому разумному человеку. Он отыскал британского врача, работающего в Германии: этому врачу оплатят перелет, затем его поселят в пятизвездочную гостиницу (покрыв все расходы на проживание и питание)— и будут платить ему по ставке, по меньшей мере вчетверо превышающей мою (впрочем, моя ставка была так низка, что я даже не раскрывал ее в разговорах с коллегами). Он никогда прежде не работал в тюрьме, но его, по-видимому, заверили, что делать ему почти ничего не придется — ну разве что время от времени раздавать узникам аспирин.
Прилетевший врач вскоре обнаружил, что это не так. В первый же день его вызывали в самых разных экстренных случаях — и он исполнял обязанности терапевта, хирурга, психиатра (в частности, один арестант пытался повеситься). Он поспешил сложить с себя полномочия и потребовал, чтобы его доставили на самолете обратно в Германию. Его ввели в заблуждение насчет этой работы. Выполняя ее, он не чувствовал себя в безопасности.
И поэтому в самый день Рождества мне с некоторой робостью позвонила дежурный комендант — умная и здравомыслящая женщина с хорошим чувством юмора, к которой я относился с большим уважением. Она спросила, не окажу ли я тюрьме услугу: не соглашусь ли все-таки выйти на дежурство, как прежде и было условлено.
Как часто бывает, устранять беспорядок пришлось не тому, кто за него в ответе. Я находился, так сказать, в позиции силы. Это было требование закона — совершенно правильное,— чтобы тюрьма всегда имела медицинскую страховку. Я мог бы пожаловаться на администратора и запросить тройную оплату, но я просто согласился выполнить эту просьбу, не поставив никаких условий.
Я вовсе не желал заставлять дежурного коменданта ежиться от неловкости или упрашивать. Вместо этого я предался восхитительному греху гордыни — втайне радуясь тому, какой же я приличный человек, как же развит во мне дух служения обществу. Я без лишний суеты поднял эстафетную палочку, которую уронил другой врач (я его, кстати, так и не видел: администратор посчитал, что в личной передаче полномочий нет необходимости).
Впрочем, я уже тогда попытался задуматься: какие же причины побудили больничного администратора устроить это столь странным образом? (Потом я еще не раз предпринимал попытки в этом разобраться.)
Речь явно не могла идти о необходимости сэкономить средства. И об улучшении качества медицинских услуг, вероятно, тоже: даже он не мог бы предположить, будто непроверенный специалист без опыта лучше человека по меньшей мере достаточно компетентного, который мог бы улучшить качество услуг. Я мог вообразить лишь одно объяснение — инстинктивную неприязнь ко мне (быть может, современные управленцы хорошо умеют распознавать тех, кто от них не в восторге). Но и эту причину я отверг: кто станет платить 15 тысяч фунтов за нечто совершенно бессмысленное, к тому же требующее привлечения ничего не подозревающей третьей стороны? Должно быть, существовала административная причина, но он был выдвинут на более высокий уровень в пенитенциарной администрации, и теперь в его ведении находится несколько тюрем.
Фредерику Бастиа наверняка понравился бы и еще один пример современного менеджмента.
Страховая компания направила ко мне на освидетельствование одного молодого человека. Незадолго до этого он оформил страховку на случай хронического заболевания — с весьма умеренными страховыми взносами (так как он был здоровый юноша, находившийся в хорошей физической форме). Вероятно, тут имеет смысл упомянуть, что те два знакомых мне убийпы. которые совершили свое преступление ради страховых выплат (как уже отмечалось, я встретил на своем веку всего двух таких убийц), незадолго до этого убедили своих будущих жертв повысить сумму оговоренной страховой премии в десять раз. Конечно, при этом пропорционально возрастали и страховые взносы, но эти преступники не ждали, чтобы жертва успела сделать так уж много взносов на этих новых условиях: они довольно быстро нанесли удар. Такое поведение послужило бы одним из ключей к раскрытию убийства даже для простодушного доктора Ватсона.
И что же? Вскоре после оформления страховки нашего здорового и спортивного юношу сразил недуг под названием «синдром хронической усталости». Здесь не место перечислять возможные причины этого синдрома (или поведенческого паттерна): одни полагают, что это хронические последствия какой-то таинственной вирусной инфекции, другие же — что это одна из современных форм того, что в XIX веке именовали неврастенией.
Так или иначе, этот синдром характеризуется состоянием крайней измотанности, наступающим при проявлении малейшего усилия, и может длиться много лет, порой даже всю жизнь. Не существует лабораторных тестов на это заболевание. Более того, диагностике даже мешает нахождение той или иной физической причины такой усталости: данный диагноз можно поставить лишь после того, как это состояние продлилось несколько месяцев и ему не удалось подыскать общепринятого медицинского объяснения.
Страховая компания, с которой юноша заключил договор, признавала синдром хронической усталости такой же болезнью, как все прочие. Тут незачем обсуждать, была ли она обязана это делать и имела ли она какой-то выбор. Она признавала этот синдром обычной болезнью — и направила ко мне этого молодого человека, чтобы я определил, удовлетворяет ли он критериям, необходимым для постановки такого диагноза.
