Есть такая африканская пословица: «Смерть приходит без барабанного боя». Не знаю, почему я вспомнил ее.
Чего не ждешь от тюремного начальства,так это чувства юмора, но в тюрьме Холман с юмором был полный порядок. Этот монстр выглядел, как юная девственница: белые брюки, белая рубашка с коротким рукавом, застегнутая на все пуговицы, белые носки. Даже тяжелые коричневые ботинки с траурными неопреновыми подошвами не нарушали общего эффекта девственной чистоты и эфемерности. Явление в белом крепко держал за локоть черный охранник.
Да, тяжелые ботинки не нарушали эффекта; ктому же они были почти бесшумными –казалось, что Спаннинг парит в воздухе. «О да,– подумал я,– теперь мне все понятно». Этот ангел во плоти мог впечатлить даже такого стреляного воробья, как Элли. Еще как мог.
Хорошо, что шел дождь: будь солнечно, у него еще и нимб над головой бы сиял. Этого я бы не выдержал, заржал бы, как ненормальный. Но дождь за окном лил, как из ведра, что сделало мою поездку из Клэнтона возможным претендентом на внесение в список «Самых незабываемых моментов моей жизни». Замечательный опыт: ехать сквозь водяную стену, которой конца не видно. Я раз шесть съезжал в канаву на обочине шоссе I-65 –просто удивительно, как я умудрился там не завязнуть. Но каждый раз, когда меня выносило на обочину (даже когда меня развернуло на 360 градусов и я чуть не разбил «форд-ферлейн»), я почему-то не сдавался и, крутя руль, как припадочный, выбирался из красной алабамской грязи на бесконечную черную наковальню шоссе, по которой лупил дождь. Тогда я счел это знаком судьбы, для которой стихия не помеха,да и сейчас так считаю. У меня была назначена встреча, и судьба позаботилась, чтобы я ее не просрал. Но хотя я казался себе неуязвимым, километрах в пяти к северу от Атмора я все-таки свернул с шоссе на 57 съезде, выехал на боковую дорогу и заехал в отель «Бест Вестерн». Я не собирался ночевать так далеко на юге (хотя неподалеку, на заправке «Мобил», и работала одна симпатичная девушка с прекрасными зубами),но дождь явно зарядил надолго, и все, чего мне хотелось –поскорее покончить с этим делом и завалиться спать. Долгая дорога в такую погоду, да еще на такой паршивой машине, как «ферлейн», и перспектива встречи со Спаннингом… мне была необходима передышка. Немного забытья. Я заселился, постоял полчаса под душем, переоделся в костюм-тройку и позвонил портье, чтобы узнать, как добраться в тюрьму Холман. По дороге туда со мной приключилось нечто приятное. Это был последний приятный момент перед чередой неприятностей, и я до сих пор цепляюсь за него, вспоминая снова и снова. В мае расцветают венерины башмачки и цветут до начала июня. В лесах, на болотах, на склонах холмов внезапно появляются россыпи желтых и лиловых орхидей. Дождь на мгновение стих, как будто я попал в эпицентр бури: секунду назад –всемирный потоп, и вдруг –абсолютная тишина, которая тут же сменилась пением птиц и кваканьем лягушек. Вокруг кромешная темнота, которую нарушает только свет моих идиотских фар, и прохладно, как в колодце после дождя. Я опустил окно, чтобы не заснуть, и внезапно почувствовал тонкий аромат майских орхидей. Где-то слева в темноте на невидимом мне холме или в невидимом лесу пестрели венерины башмачки, украшая ночь своим чудесным запахом. Я не стал притормаживать и не пытался сдерживать слезы; просто ехал, задыхаясь от жалости к себе, а почему –сам не знал.
Наконец, в трех часах пути от последнего приличного ресторана «Империал барбекю» вэтой части света и на самой границе с Флоридой, я свернул на подъездную дорогу к Холману. Если вам не приходилось бывать в тюрьме, мои слова впечатлят вас не больше, чем стихи Чосера –кротких людей племени тасадай
[94].
Камни взывают.
У церкви есть прекрасное название для мест, подобных этому заведению для улучшения человеческой расы. Представляю вам это патентованное хлесткое определение авторства достойных людей, принадлежащих к католицизму, баптизму, иудаизму, исламизму, друидизму и разным другим измам –тех, кто принес нам инквизицию, Торквемаду, первородный грех, священные войны и конфликты на религиозной почве и пускают в ход бомбы, чтобы доказать, что эмбрион имеет право на жизнь. «Проклятое место».
Звучит отлично, просто как «с нами Бог», правда?
Проклятое место.
Как говорят по-латыни, situs
[95] жуткого дерьма. Место, где творилось зло.
Над такими местами будто висит черное облако. Представьте себе пансионат, которым управляет Джесси Хелмс или Стром Термонд
[96]. Любая большая тюряга –именно такой пансионат. Джолиет, Даннемора, Аттика, Равей в Джерси, жуткая дыра в Луизиане, называемая «Анголой», Фолсом –старый, не новый, Квентин и Оссининг (Синг-сингом эту тюрьму зовут только те, кто читал о ней в книжках; заключенные всегда говорят «Оссининг»). Тюрьма штата Огайо в Колумбусе, Ливенвортская тюрьма в Канзасе. Тюрьмы, про которые рассказывают заключенные, которым пришлось нелегко. Древние стены тюрьмы Пеликан-Бей держатся на цементе вины, порочности, полного равнодушия к человеческой жизни и неразбавленной злобы заключенных и охранников. Стены и пол этой тюрьмы десятилетиями впитывали боль и одиночество миллионов мужчин и женщин. И камни этих стен взывают. Проклятое место. Вы чувствуете тяжесть этого проклятия, когда проходите через тяжелые ворота и металлические детекторы, когда выкладываете содержимое своих карманов и открываете портфель, чтобы чьи-то толстые пальцы могли перебрать бумаги. Вы чувствуете это всей свой кожей, словно слышите, как заключенные стонут, бьются о стенку и грызут себе вены.
А я чувствовал это гораздо сильнее обычного человека.
Я, как мог, блокировал это чувство, старясь вызвать в памяти запах орхидей в ночном воздухе. Меньше всего мне хотелось случайно попасть в чей-то мир и увидеть то, что сделал этот человек, чтобы на самом деле заслужить себе место здесь,а не просто то, на чем он попался. И я не только о Спаннинге говорю, я говорю о каждом из них. О каждом мужике, который забил до смерти свою девушку за то, что она принесла ему не тот хот-дог из закусочной. О каждом бледном, благочестивом святоше, который похитил, изнасиловал и изрезал на куски мальчика, прислуживающего в церкви, потому что голоса велели ему это сделать. О каждом паршивом наркоше, который застрелил старушку ради талонов на еду. Если бы я хоть на мгновение ослабил свою защиту, я бы поддался искушению и направил бы свой луч в голову одного из них. В минуту слабости. Трасти
[97] провел меня в кабинет начальника, где секретарь проверила мои бумаги и карточки. Она посмотрела на фото на карточке, потом на мое лицо, потом слова на фото, снова на лицо и так еще несколько раз, пока, наконец, не выдержала:
