–Так скоро?– произнес Сургат.– Я понадобился тебе так скоро?
Крис почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота. На этот раз демон не обедал. На этот раз он занимался тем, что у демонов сходит за совокупление, причем партнер все еще продолжал за него цепляться. Кем бы он ни был, но точно не человеком. (В голове уКриса промелькнула мысль: ачто, если раньше это тело принадлежало человеку, и что, если это..? Он поспешно задвинул мысль в дальний уголок сознания и захлопнул крышку.)
–Двенадцать лет… двенадцать лет прошло…– с усилием произнес Крис.
На животе уСургата возникло человеческое лицо, и лицо это простодушно ухмыльнулось.
–Надо же, как летит время за развлечениями!
Любовница (или любовник?) демона застонала и судорожно дернулась.
Крис старался не думать об этом.
–Открой сейф,– приказал он демону.
–Мне нужна будет твоя помощь. Этот ритуал посложнее остальных,– теперь голос звучал змеиным шипением, исходившим из головы огромного мотылька.
–Пошел в жопу. Открой сейф.
–Но ты мне нужен,– притворно-заискивающе повторил демон.
Крис порылся в кармане плаща, достал клочок пергамента из бахута и начал читать:
–Могущественным княжеством адских бездн заклинаю тебя, силой и экзорцизмом заклинаю; истинно говорю: внемли моим словам здесь и сейчас; блюди их незыблемо аки приговор последнего дня Страшного суда, коему должен ты неуклонно подчиняться …
И при его словах на закованной в чешую груди Сургата выступил пот напополам с гноем и кровью, а на коже проступили багровые ссадины, как если бы демона били изнутри.
–Слышу! Слышу и повинуюсь!– взмолился демон и протянул руку за волосом.
Крис достал из кармана пузырек с лисьей шерстью, достал из него один волосок и протянул его сквозь невидимую стену. Волос вспыхнул – в точности как в прошлый раз,– иСургат, повернувшись, направил его на потолок. Пламя лизнуло потолок спальни, и потолок раздвинулся, и центральная часть пола, на которой стоял Крис, поднялась на гидравлических поршнях и сделалась вровень с полом потайной камеры над пентхаусом.
И Сургат обратил пламя на дверь из нержавеющей стали, занимавшую всю поверхность стены потайной камеры, и та медленно, величественно отворилась, открыв взгляду внутренности сейфа.
Крис произнес заклинание, позволявшее демону удалиться, но тот, прежде чем исчезнуть, повернулся к нему.
–Господин, о могущественный господин, дозволь оставить тебе подарок?
–Нет. Мне не нужно более ничего от тебя, и не понадобится впредь.
–Но, господин, тебе пригодится этот дар. Клянусь повелителем своим Адрамелехом!
Страх снова начал охватывать Криса.
–Что это?
–Так ты готов принять мой дар без предварительных условий, или нет?
В памяти уКриса зазвучал голос Сири: «Он не причинит тебе вреда. Он служит одной цели: он открывает все запоры. Но будь осторожен…»
–Да, я принимаю твой дар.
И прямо у границы пентаграммы возникла лужа омерзительно смердящей воды. А на брюшке насекомой твари, в которую превратился теперь Сургат, снова возникло человеческое лицо, приглашающе улыбнулось, произнесло: «Смотри же!»– иСургат втянулся сам в себя, становясь все меньше и меньше, пока не исчез совсем.
Оставив вонючую лужу, в которой Крис увидел…
Сцену из старого кино. Он даже узнал фильм: «Гражданин Кейн». Сороковой год, интерьер кабинета в небоскребе. Журналист по фамилии Томпсон берет интервью у хозяина кабинета, старика по фамилии Бернштайн, пытаясь узнать от него, что означают последние слова Чарльза Фостера Кейна: «Розовый бутон».
Бернштайн долго думает.
–Возможно, девушка?– произносит он наконец.– Тогда, в молодые годы, их было много, и…
Томпсон улыбается.
–Вряд ли такое может быть, мистер Бернштайн,– замечает он,– чтобы мистер Кейн случайно знакомился с девушкой и пятьдесят лет назад на смертном одре…
–Вы еще молоды,– перебивает его Бернштайн,– мистер…– он мучительно вспоминает фамилию,– мистер Томпсон. Человек способен вспомнить такое, что вы ни за что не посчитали бы возможным запомнить. Возьмите хоть меня. Однажды, в1896-ом я плыл вДжерси на пароме, и, когда мы отходили от пристани, другой паром подходил к ней,– Эверетт Слоун в роли старого Бернштайна говорит медленно, задумчиво.– И на нем стояла девушка, собиравшаяся сходить на берег. Белое платье… в руках белый зонт… я видел ее секунду, а она меня вообще не видела… но клянусь, битый месяц не проходило ни дня, чтобы я не думал об этой девушке,– он торжествующе улыбается.– Понимаете, о чем я?
И сцена померкла, и вода испарилась, иКрис снова стоял один, в неярко освещенной комнате с сейфом над квартирой в небоскребе. Наедине с хорошо знакомым ему ощущением нарастающего страха.
Он вдруг увидел самого себя живой марионеткой, управляемой свыше какой-то безымянной силой, которая держит на ниточках всех мужчин и всех женщин, заставляя их плясать под свою дудку, заставляя их искать то, чем невозможно обладать, не давая им ни мира, ни покоя своим обещанием Священного Грааля.
И даже если эти нити каким-то образом обрывались, и жалкие смертные брели по выжженным пейзажам своей жизни сами по себе, они неизбежно возвращались к кукловоду – попытаться связать нить заново. Уж лучше отплясывать свой лишенный надежды танец, чем признать, что они одиноки, что им никогда, никогда не удастся найти тот идеальный образ, с которым они мечтали слиться.
Он стоял в центре Соломоновой пентаграммы и думал о той до боли прекрасной девушке с обложки «Эсквайра». Девушке, которой нет. Истинной любви. Приманка? Иллюзия? По щекам его текли слезы, и он раздраженно тряхнул головой. Нет, она была здесь! Она стояла в сокровищнице… в сейфе. Она существовала. Он в двух шагах от истины! Сири не умерла бы ради нее, не будь она настоящей.
Он вышел из пентаграммы и пошел к двери сейфа. Он не поднимал взгляда. Он переступил массивный порог и услышал собственные шаги по стальному полу.
Сейф освещался трубками, скрытыми в швах в месте, где стены сходились с потолком. Неяркое белое свечение заливало все пространство сейфа.
Он медленно поднял взгляд.
Она стояла на пьедестале из серебра и прозрачного пластика.
Он смотрел на истинную любовь.
Это был огромный, довольно красивый кубок. Аляповатый – как приз за победу в турнире по боулингу. Фута полтора высотой – если считать с ручками. С выгравированными на боковине округлым с завитушками шрифтом словами «истинная любовь». Он словно светился изнутри, и свечение это имело медный оттенок клубного приза.
Кристофер Кейпертон стоял, уронив руки. Ему очень хотелось смеяться, и он не делал этого единственно потому, что твердо знал: стоит ему засмеяться, и он не сможет остановиться, и его так и найдут те, кто явится утром за телом старика: стоящего на этом же месте, жалко всхлипывающего от смеха.
