–Высокий парень, блондинчик,– произнес Фрэнк угрожающенизким голосом.– Был с тобой тогда вечером у кино, помнишь?
У жиртреста задергалась щека. Он понимал, что происходит. Его нашли евреи. Он рванулся в салон.
Арчи хлопнул дверцей, прищемив жиртресту руку. Тот взвыл. Арчи ухватил его за ухо. Фрэнк двинул его под вздох. Жиртрест сразу сдулся, превратившись в плоскую картонную фигуру, которую они втолкнули в салон и усадили на передний диван, усевшись по сторонам. Потом завели машину и выехали со стоянки. Надо же отвезти его в какое-нибудь тихое место, где он расскажет им все. Кто такой этот светловолосый ариец, как его зовут, и где его искать.
Ну, конечно, если они немного подкачают в него воздуха, чтобы он мог говорить.
Виктор. Рорер. Виктор Рорер. Высокий блондин, подтянутый, с идеальной мускулатурой, словно только-только с конвейера. Виктор Рорер. Лицо, словно вырезанное из древа жизни или высеченное из мрамора. Глаза словно из голубого льда, сделавшегося свинцово-серым от холода. Тело томное, мягкое, покрытое пушком, с едва заметными светлыми волосками, каждый из которых – сенсор, датчик давления и температуры; ресничка, видящая, обоняющая и вникающая в суть ситуации. Гигант из Кардиффа, даже отдаленно не смертный, нечто ледяное, пусть и дышащее, живое опровержение теории Менделя, отрицающее наследственность. Существо из другой островной вселенной. Жилистый. Серые глаза, никогда не оживавшие голубым цветом. Крепко сжатые в ожидании тишины губы. Виктор. Рорер. Порождение самого себя, своего сознания, постановившего, что ему надо существовать.
Виктор Рорер, организатор.
Виктор Рорер, не знавший детства.
Виктор Рорер, кладезь замороженных тайн.
Виктор Рорер, носитель свастики.
Повелитель дней и ночей, исполнитель безмолвных песен, наблюдатель облаков и пустоты, аватар магии и негласных убеждений, жрец ужасов в час, полный ночных шорохов, архитектор упорядоченного разрушения. Виктор Рорер.
–Кто вы? Уберите руки!
–Кое-кто хочет с тобой побеседовать.
–Грязная шпана!
–Не заставляй меня приложить тебя, умник.
–Не люблю делать людям больно, но…
–Ой, не смеши меня.
–Давай, Рорер, шевели задницей: тебя ждут.
–Я ясно сказал: руки уберите!
–Не держи нас за дураков, Рорер. Так ты сам пойдешь, или тебе помочь?
–Двое на одного, да?
–Если потребуется, то да.
–Как-то неспортивно.
–Это ты, дружок, сам заставляешь нас забыть о спортивном поведении. И давай, пошевеливайся, если не хочешь получить вот этим по башке.
–Вы что, из уличной банды?
–Нет, мы просто пара, типа, патриотов. Делаем доброе дело.
–Хватит трепаться. Пошли, Рорер.
–Вы… вы евреи, да?
–Сказано тебе: пошел, ублюдок! Ну!
И они привели его кЛилиан Гольдбош.
В ее глазах танцевало удивление. Танец мертвых на разбомбленном кладбище; сорная трава, которой заросла трясина. Она смотрела на него через комнату. Он стоял в паре шагов от двери, ноги вместе, руки по швам, лицо, по части отсутствия какого-либо выражения неуступающее бескрайней тундре. Двигались только серые глаза – зато быстро, впитывая все, что можно было увидеть в этой комнатке.
Лилиан Гольдбуш подошла к нему. Виктор Рорер не шевелился. Арчи иФрэнк тихо прикрыли дверь за его спиной. Они так и остались стоять по сторонам от двери как двое часовых. Оба завороженно наблюдали за тем, что происходило в этой маленькой комнатке, полной беззвучного напряжения. Два несхожих мира застыли на долгое мгновение.
Они не до конца понимали, что это, но светловолосый паренек и старая женщина были настолько поглощены друг другом, что те, кто обеспечил эту встречу, словно бы исчезли, сделались невидимыми, участвуя в происходящем не больше, чем глупая стеклянная птичка, которая совалась клювом в воду, рывком выпрямлялась и снова наклонялась к воде.
Она подошла к нему почти вплотную. На лице его до сих пор виднелись следы ее ногтей. Она как бы непроизвольно подняла руку, чтобы коснуться их. Он отодвинулся на дюйм, и она спохватилась:
–Ты очень молод.
Она говорила, внимательно изучая его; вголосе ее звучало легкое удивление, не более того. Она словно пыталась понять реальность через это странное создание – Виктора Рорера.
–Ты знаешь, кто я?– спросила она. Он держался подчеркнуто вежливо; так чиновник вежлив с просителем.
–Та женщина, которая на меня напала.
Она сжала губы. Воспоминание об этом было слишком свежо в ее памяти: воспоминание о горном обвале, которого, как ей казалось много лет, уже не может быть никогда.
–Я сожалею об этом.
–Я мог бы ожидать этого. От вашего народа.
–Моего народа?
–От евреев.
–А? Да. Я еврейка.
Он понимающе улыбнулся.
–Да, я знаю. Этим ведь все сказано, не так ли?
–Зачем ты это делаешь? Зачем ты подначиваешь людей ненавидеть друг друга?
–Я вас не ненавижу.
Она с опаской посмотрела на него: наверняка он чего-то недоговорил. Так оно и вышло.
–Как можно ненавидеть стаю саранчи? Или крыс, живущих в подполе? Я не ненавижу, я просто уничтожаю.
–Где ты набрался таких идей? Откуда они у мальчишки твоего возраста? Ты хоть знаешь, что творилось в мире двадцать пять лет назад, знаешь, сколько горя и смерти принесли такие мысли?
–Не совсем. Он был псих, но насчет жидов мыслил правильно. Он знал, как с ними справиться, но наделал ошибок.
Лицо его оставалось совершенно спокойным. Он не цитировал чужих мыслей; он излагал теорию, которую разработал, обосновал и сформулировал сам.
–Откуда в тебе столько безумия?
–У нас разные точки зрения на то, кто из нас болен. Я предпочитаю думать, что рак – это вы.
–А что думают об этом твои родители?
На щеках его проступили маленькие красные пятна.
–Их мнение меня мало волнует.
–Они знают, чем ты занимаешься?
–Мне все это надоело. Вы сами скажете своей шпане, чтобы они меня отпустили, или мне придется вынести от вас и вашей породы очередное унижение?– лицо его теперь заметно раскраснелось.– И вы еще удивляетесь тому, что мы хотим очистить страну от вашей грязи? Когда вы то и дело сами подтверждаете правоту наших слов?
Лилиан Гольдбош повернулась к паренькам у двери.
–Вы знаете, где он живет?
Арчи кивнул.
–Я хочу видеть его маму и папу. Отведете меня туда?
