Визитер мой стоял, пошатываясь и стараясь сохранять равновесие. Он пялился на Амоса. В свою очередь фукс не отрываясь смотрел на него. Они явно общались, но чем они обменивались, я не знал. Потом Амос встал и удалился раскачивающейся походкой, типичной для фуксов-самцов после того, как они сбросили задние ноги. Я поднялся не без труда. После прибытия на Медею у меня развился артрит, и сидеть со скрещенными ногами мне стало тяжеловато.
Едва я встал, мужчина начал падать. Он был еще слишком слаб после ползания по ледникам Ледоландии. Я успел поймать его, но признаюсь, моей первой мыслью было то, что у меня завелся еще один подопечный, о котором придется заботиться.
–Эй, эй,– сказал я.– Полегче, парень.
Я помог ему дойти до вигвама и снова уложил на надувной матрас.
–Слушай, дружище,– сказал я.– Не хочу показаться бездушным типом, но я здесь живу один, отсиживая свой срок. Следующая доставка продовольствия будет не раньше, чем месяца через четыре, так что я не могу оставить тебя здесь.
Он ничего не ответил. Просто молча пялился на меня.
–Кто ты, черт тебя возьми? Откуда ты взялся?
Он по-прежнему молчал. И смотрел на меня, не отводя взгляда.
Я неплохой физиономист. Он смотрел на меня с ненавистью.
Я его знать не знал. А он понятия не имел, что есть что, почему я здесь, на острове Медитаций. У него не было ни малейшего повода меня ненавидеть.
–Как ты сюда попал?
Он просто смотрел. И не издал ни звука.
–В общем, так, мистер. Сейчас я все объясню. Без каких-либо недомолвок. Нет ни малейшей возможности связаться с кем бы то ни было, чтобы тебя отсюда забрали. А яне могу оставить тебя здесь, потому что продовольствия нам не хватит. И яне собираюсь позволить тебе остаться здесь и умереть с голоду. Какое-то время спустя ты наверняка протянешь лапы к моей еде, и мы сцепимся всерьез. Кто-то из нас двоих будет убит. И яне допущу, чтобы такая ситуация возникла, ты понял? Знаю, сейчас холода, но тебе придется уйти. Поживи здесь несколько дней, наберись сил. Если пойдешь прямо через Восточный Провал и дальше, через Жароландию, тебя могут заметить люди, опрыскивающие поля. Сомнительно, но может, и заметят.
Ни звука. Он просто впился в меня ненавидящим взглядом.
–Откуда ты пришел? Явно же не из Ледоландии. Там никому не выжить. Минус тридцать по Цельсию. Там.– Молчание.– Только ледники. Там.
Молчание. Я почувствовал, как во мне поднимается волна ярости.
–Слушай, ты, придурок, я стобой не шутки шучу. Ты понял? Я никаких проблем не потерплю. Ты должен уйти. Мне наплевать, будь ты хоть графом Монте-Креспо или наследным принцем Трекса, но ты уберешься отсюда как только снова сможешь ползать.
Он пялился на меня, и яхотел влепить этому уроду изо всех сил. Но мне надо было контролировать себя. Из-за таких вот «влепить» яиоказался на острове Медитаций.
Вместо этого я сел на корточки и смотрел на него. Долго. Он ни разу не моргнул, не сводя с меня взгляда. Наконец я очень мягко произнес:
–А что ты сказал фуксу?
Со стороны входа на пол упала двойная тень. Я поднял голову. Это был Амос Мудрый. Он отбросил полог вигвама хвостом, потому что руки у него были заняты. На его длинных мощных пальцах были нанизаны шесть свежепойманных скорорыб – по три на каждую руку. Он стоял в проеме, и кроваво-красный свет, лившийся с неба, создавал необычную ауру вокруг его голубой мохнатой фигуры. Он протягивал нам рыбу.
Я провел шесть месяцев на острове Медитаций. И каждый божий день я пытался попасть дротиком в скорорыбу. Вся мороженная хрень, арахисовый сыр, сухпаек осточертевали очень быстро. Блевать хотелось при одном виде упаковочной фольги. Я хотел свежей пищи. Каждый день из этих шести месяцев я пытался добыть что-нибудь живое. Но они были слишком быстрыми. Потому их и не называют медленнорыбы. А фуксы за мной наблюдали. И ни разу ни один из них не пошевелился, чтобы показать мне, как они это делают. А теперь этот старый кастрат Амос предлагал мне целых полдюжины. И японял, что мой гость ему сказал.
–Кто ты такой, черт тебя дери?
Я был взбешен. О, как я хотел врезать ему разок, стереть с его физиономии этот ненавидящий взгляд, отправить его хоть к чертовой бабушке, лишь бы не нужно было возиться с ним. Но опять не сказал ни слова, сжигая меня ненавидящим взглядом. Но тут фукс вошел в вигвам – в первый раз за все время, чтоб им сдохнуть, тварям косоглазым – и встал между нами, протягивая мне все шесть рыб.
Каким-то образом этому типу удается управлять аборигенами! Он не сказал ни единого слова, но фукс понял достаточно для того, чтобы встать между нами и настаивать, чтобы я взял рыбу. Что я исделал, про себя проклиная их обоих.
А когда я снял рыб с его пальцев, то почувствовал, как старый фукс тащит меня в наше с ним «Как», тащит сильнее, чем когда бы то ни было, сильнее, чем тогда, когда мы входили в экстазис. Амос Мудрый дал мне знать, что это было очень святое создание, это нечто, приползшее из Ледоландии, и мне стоит обращаться с ним помягче, а не то… Не было ни поясняющей картинки, ни чем это «не то» может обернуться, но это было мощное «Как», очень мощное «Как».
Я взял рыб и положил их в кладовку, и дал фуксу понять, что я очень благодарен, но он обращал на меня не больше внимания, чем на блоху. Он уже вошел в экстазис с моим гостем, разлегшимся на матрасе, а потом Амос выскользнул из вигвама и был таков.
Я просидел почти всю ночь, наблюдая за ним. В одно мгновение он смотрел на меня, а вследующее уже спал, и япровел эту первую ночь сидя и наблюдая, как он падал в сон и вываливался из него, и мечтая о том, где я спал бы сейчас, если бы этот негодяй не появился. Он ненавидел меня даже во сне.
Но он был слишком слаб для того, чтобы бодрствовать и наслаждаться ненавистью.
Я смотрел на него всю ночь, гадая, кто он, к чертовой матери, такой – до тех пор, пока уже не мог все это выносить. И кутру я отметелил его по полной.
Фуксы продолжали тащить еду. Не только рыбу, но и растения, которых я никогда не видел, потому что они росли вЖароландии к востоку от нас. Оттуда всегда несло кислятиной, как от перегнившего мусора.
Некоторые из растений надо было варить, другие и сырыми были превосходны на вкус. Но я знал, что они никогда бы не показали мне ничего подобного, если бы не этот тип.
Он ни разу не заговорил со мной, и ни словом не обмолвился фуксам о том, что я избил его во время первого его ночлега в лагере. Поведение его ни на йоту не изменилось. О, я знал, что говорить он умеет, потому что во сне он то и дело ворочался и выкрикивал всякую чушь. Я не смог понять ничего из его бреда – это был какой-то инопланетный язык. Но что бы оно ни было, ему становилось плохо при одном воспоминании о делах минувших. Он мучился даже во сне.
Он настроился на то, чтобы остаться. Я это понял уже на второй день, когда прихватил его на краже продуктов.
