Чазар повернулся и опустил крыло, коснувшись им земли.
Девушка поняла, что она должна была взобраться по нему как по трапу. Подумав о сломанных костях, она спросила:
—Вы по-прежнему можете взлететь?
Дракон рассмеялся.
—Я бы полетел к звездам ради возможности испепелить этих паразитов.
Джесри поднялась по крылу и ощутила запахи тления, крови, разложения и чего-то вроде высохших экскрементов рептилий. Восхождение не отторгало ее. Даже будучи наделенным разумом, Чазар так сильно отличался от гигантов или людей, что Джесри могла касаться его так же легко, как грифона.
Она уселась между двумя выступами гребня у основания его шеи. Дракон тотчас же бросился вперед, ударил крыльями и взмыл в небо.
Как только они поднялись, девушка принялась изучать холмы внизу. Она увидела только землю и деревья. Волшебница спросила у ветра о погоне, но это оказался один из тех случаев, когда стихия не обратила на действия существа из плоти и крови никакого внимания.
Затем Чазар спустился ниже, и волшебница заметила живое пламя, которое она призывала, одиноко сияющее среди холмов. Шадар-кай мелькали на склонах, подбираясь ближе к приманке в низине. Один из них упал. Наемница не могла увидеть стрелу, пронзившую его, но Джесри была уверена, что она там была, и улыбнулась.
Чазар не зарычал, чтобы не объявить о своем появлении. Он налетел на темные фигуры как сова на мышь. Первые противники не узнали о его присутствии, пока поток огненного дыхания не стер их с лица земли.
Чазар сделал круг и сжег вторую группу. К тому моменту как зашел на третий круг, оставшиеся шадар-кай были готовы к битве, но это было неважно. Их копья и стрелы не смогли бы остановить существо, которое пережило клыки и когти Ссилригота. Большая часть снарядов отскакивала от чешуи Чазара, и, почти вне себя от радости мести, он, казалось, даже не обратил внимания на те, что в него попали.
К удивлению Джесри, она испытывала жалость.
«Бегите,— подумала она.— Некоторым из вас, возможно, удастся сбежать».
Но ни один из них даже не попытался. И когда последний шадар-кай умер, а Чазар приземлился, Гаэдинн, хромая, вышел из кривых елей — своего укрытия. С серым лицом и волосами мокрыми от пота, он усмехнулся и сказал:
—А все прошло даже лучше, чем я рассчитывал.
ЭПИЛОГ
13-е число месяца Миртул, Год Извечного (1479 ЛД)
Кхорин с первого взгляда понял, что армия, которая скорее сбилась в кучу, чем разбила лагерь на берегу озера Золы, пережила тяжелое поражение. Дело было не только в множестве лежавших на земле раненных, часть из которых стонала и звала на помощь. Причина была в отсутствии прямых линий и организованности и недостатке палаток и телег. Страдание практически витало в воздухе.
Кхорин вздохнул от собственной печали.
«Домой в этом сезоне я не вернусь,— понял дворф.— Скорее даже не в этом году».
Он коснулся своего серебренного обручального кольца под кожаной с металлом перчаткой.
—Это Защитники Копья там внизу,— сказал Медраш.
—Да,— ответил Кхорин.— Я догадался.
—Ну,— вмешался Баласар,— по крайней мере, никто не обратит внимание на то, что и наш отряд Даардендриенов проиграл свою маленькую битву.
Медраш повернул голову на свет.
—Это вообще не смешно.
—Согласна,— сказала Нала, слегка покачиваясь из стороны в сторону в седле.— Это священный момент. Переломный момент.
—Что ты имеешь в виду?— спросил Кхорин.
—Это же очевидно,— ответила волшебница.— Это доказывает, что только Платиновой Когорте под силу выстоять против пепельных гигантов, и что наш народ больше не будет презирать нас. Напротив. Пошли. Нужно поговорить с их командующим.
Она пришпорила лошадь.
Патрин улыбнулся Медрашу.
—Это великий день и для тебя, брат,— сказал он.— Когда Тимантер станет почитать Багамута, уверен, Торм тоже получит дань уважения.
Затем он поскакал за Налой.
Кхорин остался на месте, как и Медраш с Баласаром. Очевидно, что все они испытывали одно и то же желание — сидеть на своих скакунах и тихо совещаться, в то время как пешие солдаты проходили мимо.
—Я всегда надеялся, что у Торма появится больше почитателей,— сказал Медраш,— но не такой же ценой. И я говорю это не только потому, что Багамут это драконий бог, что само по себе отвратительно. Во всем этом что-то не так. Есть что-то нездоровое в том, что происходит с этими культистами в бою.
—Согласен,— сказал Кхорин.— И я пришел к тому же выводу — я считаю, что каким-то образом это часть чего-то большего, но не спрашивай, чего именно.
Он издал грустный смешок.
—Я с самого начала знал, что не создан для интриг, и моя растерянность только подтверждает это. Но мне приходит в голову, что если я соглашусь на предложение покорителя, то, возможно, смогу помочь вашим войскам победить без молитв Налы. Не знаю, слышали ли вы, но дворфы хороши в борьбе с гигантами.
—Ты это сделаешь?— спросил Медраш.
—Ненадолго. Если наши догадки верны, то это может оказаться самой полезной вещью, которую я могу сделать для Братства.
—Похоже на план,— сказал Баласар.— Вы двое идите и побеждайте в битвах, пока я проникну в культ.
—Что?— удивился Медраш.
Баласар усмехнулся.
—Они не поверят, что дворф хочет раскрыть свою драконью природу или что ты хочешь поклоняться их богу, когда без умолку твердишь о том, которого обрел. Кто, если не я, еще остается, чтобы как всегда сделать всю трудную работу?
* * * * *
Цера парила среди света, тепла и высшего порядка во всей его красе. Все вращалось в таком соотношении, этот баланс был и безумно сложным, но и настолько величественным и неизменным, что здесь был возможен только мир.
Она поняла, что все, что она видела и чувствовала вокруг — Амонатор. Он явил себя, даже если решил не показывать себя в подобной человеку форме.
Девушка радовалась, пока не появились — ярче самого света, но каким-то образом все равно различимые — светящиеся духи. Они взяли ее и нежно подвели к темному пятну, которого раньше не было видно.
Жрица знала, что они исполняли приказ Амонатора, и сопротивляться было бы немыслимо. Тем не менее она опечалилась, когда они подвели ее к грубости, мраку и непостоянству.
На мгновение Цера ощутила себя тяжелой, будто из свинца, и поняла, что ее дух снова слился с ее телом. Девушка еще раз открыла глаза и, хотя ее зрение было расплывчатым, заметила Аота, сидящего у ее постели.
—Ты плачешь,— сказал он, смахнув огрубевшим пальцем слезы с ее глаз.
—Мне было грустно,— объяснила Цера,— но теперь все хорошо.
