Она покачала головой, а на глазах выступили слезы.
– Я так испугалась, что ты погиб… Ты не представляешь… Для меня просто все остановилось. Я дышать не могла. Я чуть не умерла от ужаса, что могу потерять тебя навсегда… что никогда больше не увижу тебя, не услышу… Ехала в больницу и думала: лишь бы выжил, все остальное мелочи, все остальное такие мелочи…
– Я никогда больше тебя не предам… – спекшимися губами шептал он горячо. – Скорее сдохну, но никогда… Я так тебя люблю… Я люблю тебя еще сильнее, чем раньше… Мне никто не нужен, кроме тебя…
И до чего же крышесносным был их первый после долгого воздержания секс.
Полтора месяца, как велели врачи, не должно быть ничего. Минимум нагрузок, бандаж, щадящая диета и, самое мучительное, никакого секса. Он бы наплевал на запреты без раздумий, но Инна была непреклонна. Боялась осложнений, и вообще боялась.
– Никита, ты что? Это же полостная операция! Опасно! Нет-нет-нет. Будем соблюдать все предписания врачей.
Правда, потом, когда он стал чуть подвижнее, а боли в брюшине ослабли, они приспособились доставлять друг другу удовольствие ласками. И самое острое наслаждение он получал даже не тогда, когда ее нежные пальцы приносили ему долгожданную разрядку. А когда она трепетала под его руками, часто и сбивчиво дыша, когда выгибалась дугой, закусив в полустоне губу, когда тело ее сотрясало от сладких судорог. И, конечно, когда потом прижималась к нему расслабленная и разомлевшая.
Ну а когда стало можно… Ночами они теперь очень часто не высыпались, особенно в первое время, когда оба, словно истосковавшись, никак не могли насытиться друг другом.
Давно уже Дементьев не чувствовал себя настолько счастливым. Причем это счастье ощущалось буквально физически, он упивался им. И все время хотелось по-дурацки улыбаться. Да и тёща из их жизни исчезла. Она, конечно, иногда звонила Инне, а та иногда на ее звонки отвечала, но говорила с ней неизменно вежливо и сухо. И эти редкие звонки никак их счастье не омрачали.
Потом, конечно, эйфория поблекла, но в душе осталась спокойная теплая радость, которая, на удивление, вполне себе уживалась с тягостным чувством вины и стыда. Пусть Инна ни разу за все время и не припомнила ему ни словом, ни взглядом, ни намеком историю с Дианой, сам-то он ее не забывал.
Впрочем, один раз они все же поговорили об этом. Спустя год после аварии.
Они тогда все вчетвером гуляли в парке. Митя скакал на батутах с другими детьми. А они стояли неподалеку в тени. Дементьев держал на руках Машу и не сразу заметил, как Инна, которая только что безмятежно улыбалась то ему, то Мите, вдруг напряглась. Взгляд ее застыл, сделался холодным. Правда, смотрела она куда-то за его спиной.
Он оглянулся и увидел приближающуюся к ним Диану. Вообще-то, он и узнал ее не сразу. Она изменилась. Прежний ее лоск куда-то делся, но зато она стала женственнее, немного поправилась и округлилась. И перед собой Диана толкала большую коляску, с капора которой свисала тонкая полупрозрачная сетка от солнца или от насекомых. Но ребенка сквозь нее было не видно. Впрочем, Дементьев особо и не интересовался. И если бы не двусмысленность ситуации, даже порадовался бы за Диану.
Проходя мимо них, она тоже слегка изменилась в лице. Смутилась. Кивнула ему, но хотя бы останавливаться не стала – наоборот, прибавила шагу и вскоре скрылась из виду.
Настроение у Инны заметно испортилось. Дементьева и вовсе придавило. Ничего лучше он не придумал, как напомнить ей:
– Я тебя люблю.
Инна кивнула, но до самого вечера ходила как в воду опущенная. А уже ночью, когда он целовал ее и ласкал, она его остановила:
– Нет, не могу, не сегодня.
– Это из-за нее? – тяжело дыша, спросил он.
– Да, – помолчав, призналась она. – Ты видел?
– Диану? – переспросил удивленно Дементьев. – Ну, конечно.
– Она была с ребенком, – обреченно произнесла Инна.
– Ну да… Инн, я не знаю, что сделать, чтобы ты забыла про нее. Я что угодно готов для тебя…
– Никита, ты не понимаешь? Какое тут забыла? Она была с ребенком! Ты не подумал, что это, может быть, твой?
Дементьев на миг замер, потом тряхнул головой:
– Да ты что? Нет, конечно!
– Откуда такая уверенность? Даже если ты… – она замолкла, потом будто с трудом проглотила ком и договорила через силу: – Даже если ты предохранялся, нет гарантий…
– Да я с ней вообще не спал! В смысле… – он тоже запнулся. – В общем, она мне просто *** сделала. Ничего другого не было. Черт, Инна, мне самому тошно все это говорить, об этом вспоминать. Я себя каждый день за это проклинаю…
Он думал со страхом, что это встреча в парке сейчас всё опять разрушит. Но Инна после долгой паузы вдруг сказала:
– Мне больно было.
– Я знаю, любимая, знаю…
– Нет, я сейчас не о том. Мне больно было заниматься любовью. После родов. Так больно, что я не могла терпеть. Ходила к врачу один раз – только хуже стало… Она осматривала, а я ревела от боли, а она на меня ругалась, что я взрослая, а веду себя как истеричка, как малолетка… Она так грубо всё делала… Я потом еле домой дошла. Я тебе стеснялась сказать. Хотела, но стыдилась. И думала, что это навсегда. Думала, что стала какой-то уродкой…
– Да ты что… – бормотал растерянно Дементьев. – Тут нечего стыдиться, это же я… мне ты можешь говорить что угодно, я никогда про тебя не подумаю ничего плохого… Я же люблю тебя. Я бы… я бы не стал к тебе… прости меня… Я не знал... не знал, что ты мучилась... а я черт-те что, идиот, думал... прости меня...
Инна плакала, пряча лицо у него на плече. А он утешал, нашептывая ей как маленькой, какая она самая нежная, самая красивая, самая любимая.
– А сейчас что? Как ты сейчас? – спросил потом, когда Инна успокоилась. – Мы же уже с тобой… тебе больно было опять?
– Нет, больше не было больно. Прошло. Сейчас все хорошо. Я потом читала, что так бывает после родов… из-за перестройки организма. Особенно когда грудью кормишь. У некоторых сильно снижается эстроген, поэтому может быть вот так… скорее всего… ну, я так думаю… потому что сейчас ничего ведь такого нет… хорошо уже всё…
– Тебе все равно надо было мне сказать, – прижимал ее к себе Дементьев, а в груди щемило от чувств. – Нашла кого стесняться. Думаешь, я бы не понял?
– Я хотела, но потом… потом ты стал рассказывать про Диану, какая она молодец. Ты ей так восхищался, а тут я… с одними пеленками и кастрюлями, даже причесаться или душ принять порой не успевала, не говоря уж… еще и это…
– Я был идиот, конечно. Но я ею не восхищался. Разве что как работником. Как женщину я ее даже не воспринимал. Мне бы даже в голову такое не пришло. Для меня ведь только одна женщина есть – ты. Будто не знаешь! Да ты для меня даже лохматая и неумытая будешь всегда краше и желаннее всех…
