— Всё будет хорошо, па, не волнуйся, — убедившись, что моя попытка успокоить не возымела должного эффекта, я просто крепко его обнимаю. — Пора положить конец былой вражде, мы оба повзрослели. Поверь мне.
— Верю, Карина.
По глазам вижу — не верит. Но очень этого хочет.
Так как визит был оговорён ранее по телефону, формальности не занимают много времени, и вскоре приятная женщина средних лет сопровождает меня в комнату для свиданий.
За нужной нам дверью находится большая уютная комната, с отдельными круглыми столиками. Посетителей в это время немного, поэтому Рината я замечаю сразу. Он выбрал место подальше от окна и сейчас сидит спиной ко входу. Прямая, напряжённая осанка, сжатые в кулаки руки… разговор явно предстоит непростой. Тут же захотелось трусливо сбежать, но желание его увидеть глушит этот кратковременный порыв, и я делаю неуверенный шаг в его сторону.
— Трошин, к тебе пришли, — зычно объявляет медсестра.
Ринат если и слышит, то вида не подаёт, разве что едва заметно вздрагивает. Я вдруг понимаю, что без его на то согласия, мы бы сейчас не находились в одной комнате, и ободрённая этим открытием, шагаю немного увереннее. Мельком отмечаю изучающий взгляд долговязого мужчины, сидящего за одним из столиков, взгляд от которого неприятно посасывает под ложечкой. Мы не знакомы, но, почему-то на меня накатывает очередной приступ паники. Непонятно чего испугавшись, решаю не медлить и спешу к сводному брату. Приблизившись, беспокойно одёргиваю строгую юбку и сажусь.
А нервишки то у меня совсем расшалились.
— Здравствуй, — уткнувшись взглядом в столешницу, отчаянно мечтаю ослепнуть, чтобы не видеть брезгливой апатии, которой пронизан каждый его жест.
— Пришла позлорадствовать? — Ринат говорит вяло, хриплым просевшим голосом, прошивающим мощными разрядами электрического тока каждый позвонок, отчего вся заготовленная заблаговременно речь начисто стирается из памяти.
Как же я по нему соскучилась! По его запаху, по голосу, по такой вот обезоруживающей прямоте. Как можно было так слепо верить, будто без него мне будет лучше? Не будет! Никогда уже не будет.
— Нет, — я всё же решаюсь поднять на него глаза. Жадно вглядываюсь в осунувшееся лицо обтянутое тонкой выцветшей кожей, что в полутьме комнаты кажется бледнее обычного, и внутренне захлёбываюсь от какого-то болезненного, иррационального удовольствия, наконец, его увидеть. Я, наверное, правда тронулась умом. Годами методично кромсала это светлое создание. Ломала, упиваясь его болью. Нашей обоюдной болью. И теперь сгораю, чувствуя, как от жара лопается каждый сосуд, а он безучастен. Холоден, как обуглившаяся головешка, готовая рассыпаться в пепел. На секунду зажмуриваюсь, с нездоровым мазохизмом отпечатывая в себе измождённый образ сводного брата, и лишь затем позволяю себе печальную улыбку: — С моим эгоизмом и врагов не надо, сама себя в итоге наказала, так что твоё злорадство с некоторых пор не актуально. Я здесь, потому что мне стыдно, Ринат. Хочу попросить прощения. Я сожалею.
Ринат, чуть наклонившись вперёд, облокачивается на стол и кладёт подбородок себе на руки. Пока я ёрзаю, пытаясь игнорировать багровые шрамы, виднеющиеся из-под закатанных рукавов, он окидывает меня бесстрастным будто неживым взглядом, ничуть не скрывая скептической улыбки.
— Уймись, сестричка, переигрываешь.
— Мне всегда было проще соврать, чем сказать то, что есть на самом деле. Тебе ли не знать? Но сейчас я говорю правду.
Он мне не верит, ни одному моему слову. Злость на саму себя вскинула голову, задрожав на ресницах непрошенными слезами. Человек сам кузнец своего счастья, я же сделала всё возможное, чтобы его разрушить. Мне не добиться доверия сводного брата, как не вернуть утраченного уважения: Ринат больше не тот наивный парень, который переступил три года назад порог нашего с отцом дома. Он возмужал, стал решительнее, взрослее. Незаметно проник в мои мысли и сердце, заполнил собою стылую пустоту в моей душе. А что сделала я? Поддавшись непонятным страхам, продолжила методично уничтожать наши и без того хрупкие взаимоотношения. Глупая, слепая месть, чуть не стоившая ему жизни. Теперь, как ни крути, что ни делай — предательство всё равно будет стоять между нами и мне вовек не подобрать слов, чтобы заслужить себе прощение. Остаётся только давиться этим липким, тошнотворным чувством беспомощности и надеяться, что непокорное сердце не сломает грудную клетку.
— Родителям в то утро ты тоже сказала правду?
Это даже не вопрос. Издёвка. Я соврала, боясь встретиться лицом к лицу с отцовским осуждением, потерять остатки родительской любви и доверия. И Ринат это прекрасно осознаёт. Он хладнокровно ударил точно в цель, по самому больному.
— Нет. Для них ты сорвался из-за бросившей тебя девушки.
— И почему я совсем не удивлён? — в апатичном голосе нет укора или обиды, лишь былое равнодушие, приправленное нотками усталости.
Тщетность моих попыток достучаться до Рината открывается вдруг с ослепляющей ясностью. Мы больше даже не враги. Просто два чужих друг другу человека, вынужденных делить спрятанные в общем шкафу скелеты. Всё, что нам осталось — бессмысленный разговор, бесполезные слова и моя не вовремя вспыхнувшая обречённая нежность, ни одному из нас к чертям не нужная.
Какое-то время мы просто сидим, не желая перегружать повисшую тишину пустыми словами. И самое время уйти, но ноги, будто в пол вросли. Близость сводного брата кружит голову, лишая желания и воли, необходимой, чтобы сойти с этой карусели. Он изменил меня, сделал слабой и восприимчивой к своей близости, отравил унизительной зависимостью, но даже такой я оказалась ему не нужна. Отчасти в этом я сама виновата, потому не стану тяготить его своим признанием, а сделаю то, что должна была изначально — по возможности освобожу от себя и своих капризов. Так будет правильно.
— Видео того глупого розыгрыша… можешь не волноваться, Климов его удалил, — говорю поднимаясь. — Никто, ничего так и не узнал.
— Как-то плевать уже, — Ринат ловко перехватывает мою руку, насильно усаживая обратно, и поясняет: — Здесь хорошо избавляют от всякого рода волнений.
— Я собиралась уйти, — неуверенно смотрю на длинные пальцы, не отпускающие моё запястье. Тепло его прикосновения парализующим ядом просачивается под кожу, впитываясь в самое естество, не давая ни думать, ни нормально дышать. Колючим терновником прорастает из плоти, чтоб рассыпаться над эпидермисом буйным цветением. Вы знаете, как пахнет цветущий терновник? Сладким весенним головокружением. Это даже не запах — чувство наркотической эйфории. Моя порочная зависимость.
— Я так и не услышал, зачем ты на самом деле пришла. Правду, а не бессвязный лепет о внезапно проснувшейся совести.
— Если об этом кто-то узнает, меня упекут в женское отделение, по соседству.
— На моей памяти, я ещё ни разу тебя не выдавал.
— Ладно. Хуже уже всё равно не будет, — мне вдруг становится неловко за свою ущербность, и я стараюсь не встречаться с ним взглядом, чтобы не видеть его жалость. — С того момента, как тебя увезла скорая, у меня начались жуткие галлюцинации. Это происходит спонтанно, я попросту выпадаю из реальности и оказываюсь где-то на мокрой листве, в то время как ты, Ринат, душишь меня. А после начинается самое страшное, нас заливают потоки горячей крови и дальше мрак. Вдобавок отец как-то обмолвился, что подобное со мной происходит не впервые, но я ничего такого не помню. Я уже не знаю, во что верить! За три года столько всего наворотила, думаешь так просто с этим жить? То утро наверняка стало последней каплей. Прости меня, Ринат.
