— Что-то случилось? — царапаю ногтями шершавую побелку. Столько боли стенает в этих словах: его, моей. Больше не нашей и оттого в разы более острой.
— Случилось? Да, наверное, ты права. Случилось десятилетия назад, с моим рождением. Я никогда не умел выражать свои чувства, но я чувствую. Знала бы ты, как дерьмово не уметь донести всё, что кипит внутри, всё, что гложет. Постоянно пытаться рационализировать и из-за этого только терять… терять… терять… Упускать время, возможности, близких… — между нами мгновение в сотни километров тишины, которые все разом обрушиваются мне на плечи: его покаяньем и моей невысказанной исповедью, ждущей своего часа в обойме, чтобы сорваться с губ контрольным в самое сердце. — Всё-таки хорошо, что ты уехала. Я не был до конца честен, отправляя тебя в усадьбу. Здесь стоило бы попросить прощения, но не стану. Какой смысл, если снова поступил бы так же? Я так боялся, что начнёшь жалеть о времени подаренном мне. Знай, я сожалеть о нём точно не буду. Никогда. Месяца не прошло без тебя и меня уже выворачивает наизнанку. Эта разлука… без неё не знаю, когда удалось бы понять, каким роботом меня сделали юношеские амбиции. Ты лучшая часть меня. Нежная, искренняя и такая любимая…
— Алекс, перестань, — внутренне сжимаюсь, понимая, что уже не могу ответить взаимностью. Он говорит, а слова опадают в пепел. За каких-то пару лет чувства к нему прогорели дотла. Я больше не могу цепляться за привычку. Не после того, как убедилась, что всё может быть иначе.
— А помнишь, на первом году брака мы ездили к моим друзьям на юг и ты сказала, что хотела бы растить в похожем доме наших детей? Дышать чистым воздухом, загорать на озере, разбить палисадник…
— С маргаритками, — подхватываю, роняя крупные слёзы из-под зажмуренных век.
— И обязательно кустом вечерницы, чтобы душистыми сумерками считать звёзды пока я обнимаю тебя со спины, — продолжает вспоминать Алекс.
Я улавливаю его мечтательную улыбку так чутко, что жало совести пронизывает насквозь. Зачем он рвёт мне душу? Почему сейчас?!
— Я думала, ты не слышишь…
— Я всегда тебя слышал, Хотел сделать сюрприз. Подготовить всё. По выходным мотался к чёрту на рога. Единственный минус тамошних мест — плохая связь в низине, но мы что-нибудь придумаем. Не умею я подавать красиво ни признания, ни подарки… В общем, я купил там дом, на самом берегу. Купил его для нас.
— Когда?
— Я полгода созванивался с Евгением, агентом по недвижимости. Как только появился подходящий вариант, мы договорились о встрече. Досадно вышло, что пришлось пожертвовать возможностью лично отвезти тебя в усадьбу. Ты, должно быть, снова себе надумала…
— Неважно, — сжимаю пальцами волосы у корней, будто это как-то поможет голосу не дрожать. Я устала, так устала бесчеловечно водить его за нос. — Алекс… когда ты уже приедешь?
Нам нужно увидеться, чем раньше, тем лучше. Расставить все точки, теперь уже навсегда.
— Завтра будут устанавливать мебель в детскую. Я не могу пропустить. Если не будет накладок, то к сумеркам. В противном случае придётся ещё один день подождать. Послезавтра я должен выступить на благотворительном вечере.
Он ещё что-то добавляет, а слышу только «детская» и кусаю щёку изнутри, чтобы не вызвериться на того, кого так эгоистично предала. Но всё же, если за прижизненный рай положено гореть в аду, я по-прежнему согласна на личный самый жаркий котёл.
— Я понимаю. Всё понимаю. Просто приезжай скорее.
— Примчусь, как только смогу, — соглашается он с ноткой удовлетворения. Ему приятно, а мне… я заслужила всё, что сейчас чувствую. — Спокойной ночи, маленькая.
— И тебе.
Сбросив вызов, не глядя бросаю и сам телефон на сундук. Что есть мочи бью освободившейся ладонью по стене. Кисть немеет, приводя меня в чувство. Мои недомолвки — вот всё, что осталось нам от брака. Больше ни-че-го.
— И когда мне ждать брата, Алекс ответил? — непроизвольно ёжусь от тона, каким сказана эта фраза и только затем оборачиваюсь на голос Дамира. — Признаться, не думал, что так скоро тебя утомлю.
В пепельно-серых глазах не прочесть ни эмоции, они просто буравят меня и это явно не ступор. Судорожно перебрав последние свои ответы, понимаю, что слышал он предостаточно, чтобы на нервах уйти. Или остаться. И я даже не знаю, что хуже.
О ком ты плачешь?
Дамир
Алекс… когда ты уже приедешь?
Я понимаю. Всё понимаю. Просто приезжай скорее.
Смотрю на неё застывшую, растерянную, а сознание разрывается, пытаясь разделить тесно перемешавшиеся прошлое и настоящее. Ярость и страсть. Выбор Эли и Юнии, прозвучавший по-разному, но оба раза не в мою пользу. Такие разные цветы, а судьба отнимает их у меня одинаково. Это что, наказание такое? Протягивать горстями счастье, и тут же передать его другому. Подразнить и отобрать. Ударить. Поднять с колен. Добить.
— Дамир, я так сказала ради нас!
— Я не услышал слова «нас». Речь шла только о тебе и о нём. — прикрываю глаза, будто учась заново дышать, чувствовать омертвевшую от потрясения грудную клетку. — Постой… никаких «нас» на самом деле и не было, так ведь? Ты изначально не собиралась оставаться.
Осознание накатывает так болезненно, что неожиданно даёт сбросить сковавшее нутро оцепенение. Призму восприятия затягивает красным. Яростью. Ревностью — жалящей, такой безудержно дикой. Ослепляющей. Именно ревность сделала меня тем, кто я есть, а теперь ломает, доламывает… щерится на звонкий взволнованный голос.
— Дамир, да что с тобой?! Он всё ещё мой муж. Я больше не могу так, устала улыбаться вам обоим.
Молчи! Молчи лучше. Перестань будить моих демонов.
— Поэтому в слезах? Всё, для меня улыбок не осталось? — резким движением стискиваю пальцы на её подбородке. Буквально рычу, ненавидя в этот момент за тихие всхлипы. — О ком из нас двоих ты плачешь? Об Алексе, которого не можешь отпустить, или о том, что будешь изредка скучать по мне? Сколько нам выделили времени? Говори!
Я толкаю её назад, вынуждая прижаться спиной к стене. Чуть подаюсь вперёд, цепенея в каком-то трансе, и безуспешно убеждаю себя разжать хватку. Уйти к себе. Успокоиться. Но не выходит. Руки не слушаются, перед глазами тонкая пелена. Такое бывает, когда я на пределе, но сейчас эта грань далеко позади. Злюсь в первую очередь на себя, на свою дурную несдержанность, понимая, что, скорее всего, причиняю ей боль, только тело по-прежнему не слушается.
