– Здравствуйте, – взмахиваю подсолнухами, чтобы привлечь к себе внимание, но сам отвлекаюсь на воинственное:
– Ама-ма-ма!
Резко поворачиваю голову и только сейчас замечаю частично скрытый за сохнущей простынёй манеж. А в нём ребёнка. Маленький мальчик в такт хлопкам притоптывает упитанными ножками, крепко держась пальчиками за пластиковый борт.
Женщина что-то спрашивает. Я не слышу. Ибо растерянно разглядываю не менее опешившего малыша. Его взъерошенные тёмные волосы падают на лоб, застиранная майка едва прикрывает причиндалы, в карих глазах, бегающих по моему лицу – наивное любопытство. Но вот тонкие бровки хмурятся совсем по-взрослому, он тянет руку к цветам, сжимает и разжимает пальцы в каком-то жадном хватательном жесте и, наконец, заходится требовательным кличем:
– Ама-ма!
А у меня не получается ни моргнуть, ни вдохнуть, ни выдохнуть. Больно.
Не верю. Не могла она...
Я начинаю узнавать в нём себя на детских снимках, ещё до того, как впиться ошалевшим взглядом в висящий на детской шее кулон. Мой кулон. В ушах шумит. Внутренности стягивает в болезненную точку. Так невыносимо жжётся сердце, будто к груди приложили раскалённый утюг. Кажется, слегка пошатываюсь.
Тётка снова что-то говорит, трясёт меня за локоть, а я просто тяну руку к крохотной ладони и не осмеливаюсь дотронуться, такая она маленькая. Малыш решается первым, просто хватает меня за указательный палец и тянет к себе. Только теперь, именно в этот момент, я по-настоящему начинаю понимать, о чём спрашивал меня Поплавский, как и искренность моего ответа. Действительно закопаю. Живьём. Любого, кто попробует отнять.
Глава 47
Бритвой по сердцу
Вера
Из продуктового магазина я выхожу с упаковкой йодированной соли и стойким желанием посыпать ею глаза местных святош. Городская распутница, пристающая к чужим мужьям с просьбами нарубить дров или заменить розетку – излюбленная тема на повестке дня. И не важно, что за любую помощь я всегда плачу монетой, а не телом или улыбкой – клеймо гулящей пристало ко мне будто намертво. Как следствие, периодически приходится отваживать особо прытких ухажёров и демонстративно не обращать внимание на перешёптывания за спиной.
Подбородок – кверху, спину – ровно. Самое сложное в борьбе с общественным мнением, это контролировать шаг. Идти желательно уверенно, с достоинством, чтобы ни у кого не возникло сомнений, как глубоко мне фиолетовы злорадные сплетни. Да, оступилась. Да, поделом мне. Ну и? Половина праведниц, шипящих мне вслед, понятия не имеют, как это забывать дышать и не помнить даже своё имя. У второй половины у самой рыльце в пушку, а значит нужно громче кричать "Позор!". А мне не стыдно. Смотрю на Тёму и единственное, что чувствую – гордость. Не каждой везёт воспитывать ребёнка от любимого мужчины. Пусть и в одиночку.
К сожалению, у меня кроме папы действительно никого не осталось. Мать, узнав о нагулянном внуке, отделалась советом впредь думать головой, а не тем местом, что между ног, и с удвоенным рвением занялась устройством Лизкиной жизни. Благо сестра в отличие от меня привела в семью достойного жениха Я в свою очередь искренне рада её счастью – будто камень с сердца сняла. Хотя окрылённая скорым замужеством Лиза так и не посчитала нужным со мной связаться. Жилетка больше не нужна. Вера может быть свободна.
К счастью, очарованный Тёмой отец пошёл мне навстречу и не стал давить с возвращением, просто пообещал навещать нас каждые выходные. Его-то, собственно, я и ожидаю увидеть, заметив припаркованную у калитки Мазду. Хищная спортивная красавица цвета гнилой вишни по темпераменту мало подходит закоренелому консерватору, да папа вроде и не планировал менять свой внедорожник. Похоже, он приехал с будущим зятем, потому что больше нам с Тёмой ждать некого.
Неужели сестра решила вскрыть старые раны и воочию глянуть на сына нашего общего бывшего? Звучит отвратительно, даже язык не повернётся её упрекнуть. Сама не уверена, что смогла бы простить.
Наверное, я дурная мать, раз во всём вижу угрозу для своего малыша. Сначала не хотела мучить его прогулкой по солнцепёку, теперь бегу во двор не разбирая дороги, спеша убедиться, что сын в порядке. Порывисто срываю сохнущее на верёвке банное полотенце, открывая себе обзор на место под яблоней, где оставила Тёму с живущей в соседнем доме вдовой.
Тамара одна из немногих, кому нет дела до моего прошлого, она приходит отвлечься от собственного одиночества, но сегодня в обращённом ко мне взгляде сквозит растерянность.
– Где он? – шепчу внезапно севшим голосом, непонимающе глядя на разбросанные по дну манежа подсолнухи. – Где мой сын?!
– Вера, он ничего не хочет слушать... схватил Тёму на руки и потребовал, чтобы я тебя сейчас же привела... А глаза стеклянные как у душевнобольного... Я подумала, если оставлю их... Мало ли... Упаси боже, – испуганно осеняет себя крестным знаменем Тамара. – Ты проследи за ним, – узловатый палец указывает в сторону поленницы. – Я быстро. Сбегаю в медпункт, там телефон есть. Позвоню участковому, мужиков позову, пусть...
– Не нужно, – едва слышно выдавливаю из себя, не сводя взгляда с прислонившегося плечом к забору Лиховского. Тёма спит, устроив голову на отцовском плече, в то время как Матвей придерживает его одной рукой под попой, а второй осторожно гладит по спине. Губами водит по тёмным вихрям волос на макушке, что-то нашёптывает, или напевает очень тихо. Отсюда не слышно, но отчаянная бережность его движений пробирает до самых дальних закутков души, и это рехнуться, как больно. Чувство вины будто режет бритвой по сердцу – Давно он здесь?
– С четверть часа. Ты как ушла, он почти сразу и заявился. Приличный такой на вид, с цветами. Улыбнулся, поздоровался, потом Тёму увидел и переклинило. Я как только не просила, мальчонку не отдаёт. И глаза такие жуткие, как у зверя дикого. Может всё-таки сбегать за мужиками?
– Не нужно, – повторяю, не глядя вкладывая ей в руки купленную соль. – Я сама разберусь.
Спрятав повисшие плетьми руки в складках ситцевого сарафана, иду к поленнице и не чувствую ног под тяжёлым немигающим взглядом Матвея. Когда тоска успела превратиться в столь мощный паралитик? Во мне живого – только суматошное биение пульса. Чувства словно атрофировались, слух пропал, одно зрение жадно исследует каждую мелочь: дёрнувшийся при виде меня кадык, замершие на спине Артёма пальцы – длинные, сильные, с полностью зажившими костяшками – и губы, сжатые в тонкую белую полосу. В его мнимом спокойствии сейчас заперты все демоны ада, явно жаждущие меня распять, стоит нам остаться наедине.
– Его нужно переложить, – заговариваю первой, не узнавая собственного голоса, который срывается от волнения и какого-то сладкого, порочного предвкушения.
Не вижу, но чувствую, как смотрит на моё лицо. Пристально смотрит, так собственнически, что жаром окатывает, сбивает с ног какими-то бешеными волнами восторга.
Мои движения плавные, очень осторожные. Потому что, помня о буйном и крайне несдержанном характере Лиха, боюсь спровоцировать его раньше времени. Я готова принять на себя всю мощь заслуженных упрёков, но не раньше, чем Тёма окажется в своей мягкой и безопасной кроватке.
