– Кстати, он заметил, что ты покоцал его Ауди?
– Нет. Он только вчера приехал. Повезло царапина мелкая, хватило воскового карандаша. Ночь проторчал в гараже, зато никто ничего не прочухал.
– Больной, – качает головой Матвей, пиная осколок бутылки, валяющийся под ногами. – Зачем ты вообще её трогал?
– Нужно было впечатлить одну красотку.
Я невольно усмехаюсь, мигом сообразив о какой Ауди идёт речь. Значит, Тимур считает меня красоткой?..
Он замечает эту усмешку и неожиданно улыбается в ответ. Задумчиво и как-то искренне, что ли, отчего сердце замирает пугливым котёнком. У меня нет ни одной причины для симпатии, но взгляд так и тянется к растянутым в улыбке красивым губам.
– До завтра, чудики! – прощается Матвей, в который раз удивляя легкостью, с которой он воспринимает жизнь.
Получив в нос, пусть даже заслуженно, я бы вынашивала обиду не один месяц, и уж точно не смогла б так непринуждённо продолжать общение с агрессором. Мне тяжело их понять: Тимура, Иру, Лихо – каждого. Мы словно слеплены из разного теста. Мы не то, что разные – между нами пропасть.
С уходом Лиховского появляется нервирующая неловкость. Я почти не смотрю на своего спутника, тот в свою очередь благополучно делает вид, будто идёт один. Мирное общение нам пока даётся со скрипом, вернее сказать вообще никак, но мы не сговариваясь ползём со скоростью контуженной черепахи. И на душе отчего-то так спокойно… впервые за последние дни.
У калитки нас дожидается Анжела, фальшивит, напевая какую-то дичь на ломанном английском. Что-то мне подсказывает, её воодушевление не сулит ничего хорошего недавним планам использовать, наконец, скрипку по назначению, а не как зубодробительный снаряд.
– Ну ты посмотри на них! Плетутся две улитки. Вы бы поживее, помощнички – дома работы непочатый край. Плов на плите, перекусите и бегом убирать листву. Нужно успеть до ночи, на завтра дождь передавали.
* Слова из песни "Моя крепость", группы 25/17
Пятьдесят оттенков ненависти
Моё первое знакомство с граблями… пятьдесят оттенков ненависти – от ломоты в спине до лопнувших на ладонях волдырей. Дым от тлеющих куч давно протравил все лёгкие, воспалённые глаза жжёт словно кислотой, порывы ветра леденят взмокший свитер. Работа сделана, а мы с Бедой всё тянем время. Смотрим, как плавно танцуют в сумерках белые клубы и молчим.
– Тимур, – заговариваю тихо, стараясь не спугнуть момент. Уверена, что не стоит даже начинать, но для меня это почему-то важно. Важнее предостережений Иры и собственных претензий.
– М-м-м?
Он прикрывает глаза – расслабленный, такой отрешённый, что я какое-то время кусаю губы, не решаясь продолжить. Ему явно хорошо там, в своих мыслях.
– Чего ты боишься? – он никак не реагирует, лишь незначительно приподнимает бровь, требуя пояснений. – Ты как тот бурсак из «Вия», очертил вокруг себя круг и делаешь всё, чтобы за него никто не переступил. Что ты так тщательно прячешь?
Даже мешковатой толстовке не скрыть, как вмиг напрягаются широкие плечи. Снова я лезу, куда не следует.
– Наверное, как все – берегу свои покой и безмятежность.
Тимур улыбается, но смотрит в сторону. Прячет глаза.
– Врёшь.
И это не провокация, не упрямство, а тихая констатация факта.
– Даже так? И какие будут предположения? – фыркает он, продолжая старательно изображать беспечность.
– Тебя что-то мучает. Возможно из детства. Да нет, точно оттуда. Тебе не хватало заботы, внимания, или может родители постоянно скандалили, или… отец поднимал на вас руку? – последнее предполагаю не без содрогания, полагаясь лишь на свою интуицию.
– Мне жаль, Валерия, – смеётся он, качая головой. Тимур впервые называет меня полным именем, словно нарочно, чтобы отгородиться. – Не знаю, что ты там себе навыдумывала, но придётся тебя разочаровать. Я рос в образцовой семье, примерно такой же невменяемо бесконфликтной как в рекламе майонеза. Регулярно вырезал маме открытки, днями просиживал в отцовском офисе. Чёрт, да меня баловали всей его риэлторской конторой! Можно сказать, я там прошёл инициацию в мужчины, когда вскрыв папин мини-бар, хлебнул всего понемножку и довершил это дело молодецким сном в обнимку со свежим номером плейбоя. Так что не нужно натягивать сову на глобус, приписывая мне несуществующую драму. Я доходчиво объяснил?
– Куда доходчивее. Ты раздавлен родительским разводом.
– Я раздавлен твоей твердолобостью! – дурашливо стучит он согнутым пальцем мне по лбу. – Козлу чтоб быть козлом не нужны причины. Я просто таким родился, Холера.
– Ещё раз так меня назовёшь – покусаю!
–Сначала найди меня, – заразительно улыбается он, растворяясь в дымном облаке.
Мне и правда хочется кинуться следом, заливаясь беспечным смехом, но вместо этого я словно врастаю ногами в землю. К чему всё: попытки понять, оправдать – дань полутора месяцам виртуальной близости? Разве эта наша связь не должна была сгинуть ещё там, в пролеске? Должна была. Но что-то пошло не так, слишком живучей оказалась зараза – её топчут, а она крепчает. Ширится, раздирает, жжётся. Мои к нему чувства кипят таким противоречием, что наворачиваются слезы, будто внутри всё стянуто волдырями.
Опустив плечи, бреду между деревьев никуда конкретно не направляясь, а просто жду, когда буря в груди немного утихнет. Почему он такой? Неужели дело в бывшей девушке? Да нет… Что-то мне подсказывает Беда не из тех слабаков, кто, разочаровавшись в одной поставит крест на всех остальных, но иного объяснения пока на ум просто не приходит.
Тимур подкрадывается бесшумно. Я почему-то даже не вздрагиваю. Улыбаюсь, словно каким-то шестым чувством сумела распознать его близость ещё до момента, когда лёгкий выдох разбился о моё темя, принеся с собой одновременно смятение и восторг. Он тёплыми ладонями закрывает мне глаза – естественно, как если бы всю жизнь так делал, а затем разворачивает лицом к себе и… сердце, прыгнув к самому горлу, стремительно срывается в пятки.
Я целовалась один раз раньше. Виктор бесконечно долго смотрел мне в глаза, и только потом осторожно прикоснулся губами. Но никогда по настоящему как сейчас: чтобы алчно, с надрывом; чтобы яркой молнией сжигало вены, и лёгкие захлёбывались дымной горечью, но не от тлеющей листвы – от золы сомнений.
Я скучала по Беде. Не по шершавым пальцам, не по голосу, не по губам, настойчивость которых пробую впервые, а по тому единственному, с кем мне не страшно быть собой настоящей: растерянной, одинокой, неуверенной. И это так жутко и хорошо сразу, так правильно и беспощадно, что я сдаюсь, даже не сопротивляясь. Инстинктивно обхватываю руками влажную шею, сгорая от слабости подкашивающей ноги.
Наши губы солёные, покрытые пеплом, жадные, торопливые и дыхание им под стать – сбитое, напополам с кашлем от того что ветром приносит завесу ядовитого чада. Тимур рывком расстёгивает свою толстовку, чтобы спрятать мою голову под плотной тканью и уводит подальше, к абрикосовому дереву.
