Осень, сообразила она, листья облетели, значит, уже октябрь.
Снова в голове что-то щелкнуло, перед глазами встал лист отрывного календаря с большой цифрой 2. Второе октября, День учителя.
Она в школе, дети поздравляют, несут подарки. Родители подарили огромный букет, у нее новое платье, которое ей очень идет. Платье чудесного синего цвета, подходит к глазам…
На этом воспоминания оборвались, и внезапно она ощутила сильную боль в шее. Она задыхается, потому что чьи-то жесткие руки стискивают шею, и в глазах уже темнеет, и она перестает сопротивляться, покоряясь судьбе.
И последнее, что она слышит – это голос, совершенно непохожий на человеческий, который шипит ей в ухо: «Будешь? Будешь еще на него смотреть? Будешь ему улыбаться и кокетничать?»
Она понятия не имеет, кого он имеет в виду и в чем она на этот раз провинилась, но только мотает головой: не буду, не буду. Потому что сказать ничего уже не может.
Она потрясла головой, чтобы нарочно вызвать боль, которая заглушит ужасные воспоминания.
Помогло.
Возле двери прямо на траве стояли огромные галоши. Хозяина галош не было видно. Она всунула ноги в галоши и обошла хижину. Сзади был навес, где лежали дрова и копна сухой травы, в которой она нашла засаленный и порванный спальный мешок. Ага, стало быть, хозяин хижины уступил ей свое спальное место, а сам спал здесь, хотя ночи небось холодные уже. Тут же на березе висел рукомойник и стояло ведро с желтоватой водой. Она оглянулась по сторонам и прислушалась. Звуки, что беспокоили ее в хижине, доносились сверху. По крыше расхаживали сороки, штук восемь, не меньше. Нарядные птицы топали и стрекотали, парами и по трое, напоминая заправских сплетниц. Увидев ее у рукомойника, ближайшая сорока посмотрела на нее круглым любопытным глазом.
Издалека донесся гул проезжающего поезда.
Поезд… снова наплыли воспоминания.
Она едет в машине, рядом кто-то басит успокаивающе, она же вцепилась в сиденье и молчит в страхе и только изредка поворачивает на пальце кольцо.
Кольцо! Она посмотрела на правую кисть. Руки были грязные, в царапинах и ссадинах, на запястьях застарелые, переходящие в желтизну синяки. Кольца не было.
Снова приступили воспоминания, как кто-то с лицом, не напоминающим больше человеческое, рвет с ее пальца кольцо, крича страшно, яростно: «Зачем? Зачем ты его надела? Кто тебе его подарил? Говори сейчас же!»
Она даже не оправдывается, потому что знает, что будет только хуже. Он снимает кольцо, едва не вывихнув ей палец, и требует, чтобы она выбросила его. Вот прямо сейчас выбросила в канализацию. Но она не может. Она знает, что ей будет плохо, но мотает головой: нет, нет, это бабушкино кольцо, я не могу его выбросить.
«Ведьма! – кричит он. – И бабка твоя была ведьмой!» – И бьет ее в лицо кулаком.
Когда она приходит в себя, он стоит на коленях возле постели и заливается слезами. «Прости, – шепчет он, – прости, это все оттого, что я так сильно тебя люблю. Я не могу без тебя жить, прости, прости, прости меня…» Он целует ее руки в синяках, но никогда не обещает, что такого больше не повторится. Да если бы и обещал, все равно она знает, что долго он не выдержит.
Кольцо пропало, но она знает, что он не выбросил его, а спрятал. Небось ночью или когда она на работе, он достает кольцо и накручивает себя, чтобы встретить ее очередными упреками, которые закончатся новыми мучениями.
Она жила как в страшном сне. И вот однажды вернулась домой раньше обычного и, подойдя неслышно к дому, увидела в окно, как он смотрит на что-то, лежащее на столе, а потом, оглянувшись на окно, оскаливается по-звериному, зажимает это что-то в кулаке и прячет в щель между потолком и стеной.
Тогда она еле-еле успела отскочить от окна, чтобы он ее не заметил. А потом, на следующий день, дождавшись, когда он уйдет, она полезла под потолок и нашла там свое заветное кольцо. И надела его на палец, после чего мысли ее наконец обрели стройность и она устремилась к поставленной цели.
Нужно бежать, причем как можно быстрее, пока он не обнаружил пропажу кольца. Если она останется здесь, он не даст ей развода, если она переедет на другую квартиру, он найдет ее и там. Он будет таскаться в школу и устраивать там скандалы, пока ее не уволят. Потом он ее убьет. Или замучает до смерти.
Все оказалось довольно удачно. Соседка дала ей адрес своей племянницы в Петербурге, потому что денег, чтобы снять квартиру, у нее не было, хватило только на билет. И вот она едет в поезде и, расслабившись, рассказывает попутчице не о том, как ее мучили, такое никому не расскажешь, а просто о том, как будет жить в Питере. Потом она легла спать, подумав напоследок, что теперь, когда бабушкино кольцо нашлось, у нее все будет хорошо. Она начнет новую жизнь и забудет садиста-мужа как страшный сон.
Больше она ничего не помнит. Почему и каким образом она очутилась здесь, в лесу? Кто ее сюда принес?
В голове ничего не щелкнуло и ничего не прояснилось. Она почувствовала настоятельную потребность отлучиться в лес, а когда вернулась, едва не потеряв галошу, то услышала треск сучьев и на поляну выскочила большая собака. Породу она не смогла определить, поскольку собака была ужасающе грязна и лохмата. Шерсть на боках свалялась клочьями, собака сильно хромала на переднюю лапу, но, увидев ее у рукомойника, обнажила желтые клыки и зарычала грозно.
Она почему-то не испугалась, только застыла на месте, зная, что нельзя махать руками и убегать, тогда собака непременно нападет.
Снова послышался треск сучьев, и на поляну вышел человек. Человек был одет в странную хламиду – не то пальто, не то плащ, только очень большого размера, на голове его была засаленная вязаная шапка с ушами. Увидев ее, человек остановился и застыл. Потом потоптался на месте, видно на что-то решившись, и двинулся к ней через поляну. Только теперь он шел как-то боком, отворачивая голову и поднимая вверх левое плечо.
– Здравствуйте! – Она шагнула к нему, определив, что это все-таки мужчина.
Он вздрогнул и помотал головой, тогда собака подбежала к ней и залаяла громко. Она ожидала, что хозяин сейчас на нее прикрикнет, но тот молчал. Пес подходил все ближе, от него ужасающе пахло мокрой шерстью и самой настоящей помойкой, совсем близко она увидела гноящиеся глаза и нос, весь в трещинах от сухости.
Она не испугалась, за последнее время она привыкла бояться только одного: жестких рук на своей шее и голоса, даже отдаленно не напоминавшего человеческий, который шипит и шипит в ухо, упрекая ее в том, чего она никогда не делала.
Так стояли они минут пять или даже больше, после чего человек решительными шагами догнал свою собаку и отпихнул ее рукой в сторону. Собака замолчала и легла в угол возле поленницы дров, не проявляя больше к гостье никакого интереса. А она успела заметить лицо человека и едва сдержала крик ужаса.
Собственно, с одной стороны лица не было. Был клубок криво зажившей кожи вместо щеки и вытекший глаз. А также рот, ужасающе кривившийся на сторону.
