Так он и делал – но не без риска в нескольких случаях для своего собственного. Гленда, чьим высочайшим устремлением всегда было никак не меньше, чем блистать звездой под лучом прожектора в зачарованном мире кордебалета, не знала, как относиться к явлению религиозного пыла в их жизнях. Когда тот сопровождался исходом налички, она грозилась уйти. Проповедование – игра неудачника, в лучшем случае в ней можно участвовать безубыточно, насколько она могла определить, а она не планировала в своей жизни тратить время на неудачников. Такое въедается, она видала это снова и снова за игорными столами. Проигрыш – вирус, против которого делаешь себе прививку денежными ресурсами со множеством нулей. Теперь она вдруг, кажется, заболевала – и была от этого несчастна. Она плакала, Бад молился. Затем она обнаружила, что к тому же беременна – вирус мутировал, – и, похищенная взбунтовавшимся сердцем, Гленда отплыла к сиренам архипелага серийных романов на стороне. Бад ждал и молился – скала, к которой можно вернуться. Выяснилось, что мелочь, которую ей удавалось набрать на этих внеурочных экскурсиях, в итоге скопилась в кучу, которой хватило на то, чтоб обменяться на знаменитый белый бунгало, где Бад и Гленда теперь вот уже больше тридцати лет гнали парочки по проходу, и если бесперебойная работа матримониальной машины требовала определенных мягчительных средств, добываемых лишь в определенных местах вне дома, то периодические отсутствия Гленды бывали обременительной, однако жизненно важной жертвой. Возраст не изменил Гленду – лишь слегка ее запек: кожа у нее стала морщинистей и ближе к кости, но красоту свою она сохранила, животный дух, великолепную копну рыжих кудрей, что подрагивала заряженным шлемом металлической стружки, когда она нетерпеливо хлопотала в часовне, чаруя клиентов, изводя работников, орошая каждое помещение из своей верной банки розового освежителя воздуха. Все говорили, что Никки – вылитая Гленда, обвинение это без особого такта отвергалось и матерью, и дочерью, но оба родителя очевидно любили свое взрослое заблудшее дитя – их единственную наследницу, – и Джесси им тоже нравилась.
Женщинам предоставили полный оперативный надзор за кладбищенской сменой, Никки – снаружи за стойкой регистрации, Джесси – на задах с безделками. «Движения» обычно бывало более чем достаточно, чтобы поддерживался этот приятный несмолкающий гул выгодного предприятия и занятой рабсилы (в данном случае развеселого персонала, состоящего из органиста, фотографа, шофера лимузина и разнообразных дежурных священников, которые имели склонность, стоило лишь темпу провиснуть, собираться непродуктивными кучками вокруг манящей колоды карт), поэтому коэффициент скуки оставался сравнительно низок. Для Джесси развлечением служили люди, эта нескончаемая процессия, тянущаяся па́рами мимо ее прилавка, нервная, неловкая, мучительно обострено ощущение того, что их выставили напоказ, каждый надеется, что их не выпихнут за борт прежде, чем они достигнут Арарата супружеского блаженства. Все знали свои шансы, больше повезет, если поставишь на Суперкубок – и все равно они приходили, и Джесси любила их всех, хотя ее каждодневное изумление от множества этих оптимистических партий было рефлексом, какой она, как ей казалось, вряд ли вообще когда-либо теперь утратит. Ее наивность насчет того выбора, какой делали люди, казалась практически несокрушимой. Ну что мог этот человек «увидеть» вон в том? Из чего состояло это «ви́дение»? Важные вопросы в ее собственной жизни, полнейшие загадки в чьей-либо еще. Мудрость, чьего роста запасов она ожидала на своем посту подслушивания у внешнего периметра эроса, покамест сводилась вот к чему: любовь слепа; надежда умирает последней; книгу не судят по обложке; все побежали – я побежал; и т. д. Что, насколько ей было известно, могло оказаться именно той пошлой личиной, которую мудрость с восторгом на себя натянула бы.
А точно известно ей было то, что вместо высшего понимания у нее есть целый склад баек, анекдотов, моментальных снимков, острот и жалоб, полученных от всяческих человекоподобных в их самом беззащитном и причудливом виде. Примитивное силовое поле, вырабатываемое подлинной свадебной церемонией, располагало достаточной властью, чтобы пригасить явное величие какой-нибудь сверхзвезды. Из коих часовня «Счастье» повидала немало. Здесь сочеталась браком Жаки Бест (оба раза), равно как и Фил Джейкс, Рода Дарлинг и несравненная Тара, прибывшая со всею своей свитой из восемнадцати человек в двух белых длинных лимузинах всего за несколько мгновений до неистового конвоя прессы по меньшей мере в дюжину полугрузовиков, фургонов и прокатных автомобилей, что вызвало пробку на дороге и чуть ли не дебош, затянувшиеся намного дольше после того, как офигевшую невесту и ее восемнадцатилетнего жениха-культуриста втайне вывезли оттуда на заднем сиденье Никкиного «Хёндэ», в котором их брачные обеты неуклюже, однако действенно консумировались, не успели они доехать и до аэропорта Маккаррэн.
Но в таком демократическом предприятии, как это, слава обыкновенно мешалась с безымянностью, и памятное было стихийной смесью из того и другого, самая крупная доля ее подтверждала, к удовлетворению Джесси, нелепость этого оксюморона – «средний человек». Был там, к примеру, отвратительный хряк, который за десять минут до церемонии предложил бросить свою потрясенную невесту и вместо этого жениться на Джесси. Или англичанин с рукою в гипсе, правый глаз таращился за избыточным моноклем, – тот сказал, что вступает в пару лишь потому, что «все умирают, верно?», как будто замечание это несло в себе бесспорную весомость, в то время как женщина с ним, ошарашенная и молчаливая, казалась прискорбно неуверенной в своем местоположении. Или целый автобус корейских туристов, которые подъехали без предупреждения одним плотным вечером, бракосочетались всею массой, а потом никак не могли прекратить шуток о том, чтобы проделать все это еще раз, как будто приключение в вегасской часовне – разновидность аттракциона в парке развлечений. Или транжира с низким лбом и бриллиантами в резцах, который раздал чаевые всем в заведении, включая следующую пару, каждому по сотне долларов. Или же легендарное вторжение макаронных людей, когда целая киносъемочная бригада из Голливуда, каждое коллагенозалитое лицо и липосакционированное пузо, привязанные к своему комплекту диетических ограничений, занимали часовню трое развлекательных суток, снимая в ней ключевую сцену свадьбы из «По-семейному» – самобытного романтического триллера о молодом и симпатичном агенте УБН, который влюбляется в молодую и красивую дочь колумбийского наркобарона, и эксцентричной комедии манер, каковая начинается, когда дочка, уже беременная, узнает, что ее любящий муженек был убийцей ее матери и брата в облаве накануне, а недавно ему поручили доставить властям ее отца, живым или мертвым. В фильме снялись все работники часовни «Счастье» – играли они либо самих себя, либо изображали случайных свидетелей, пока Преподобный Папка дирижировал матерыми ведущими актерами в их «согласны» – еще раз, еще, еще. Неожиданный урок для непосвященных: прочтения одной реплики нескончаемы. Кроме Преподобного, Джесси была единственной «гражданской», кому выделили роль со словами – ее наградили привилегией отвечать: «Да», – на мимолетный вопрос Джейсона Ладью, молодого актера, игравшего агента УБН, она на собственной шкуре убедилась в паденьях и отзвуках, что могут содержаться в просторе простого слова из одного слога и двух букв. Еще она обнаружила, что вблизи ухоженный ворс внешности мистера Ладью выдает такие следы носки, которые совершенно отсутствуют на его широкоэкранном изображении. Когда она наконец посмотрела готовый продукт – на видеокассете дома у друзей, пропустив премьеру в кинотеатре, как пропустило ее, вероятно, большинство населения страны, с ужасом увидела она, как личные физические недостатки увеличены до неизбежных провалов нравственной воли и без комментариев представлены на критический погляд всей нации: бедра у нее оказались слишком широки, руки слишком тощи, нос чересчур длинен, ляжки чересчур толсты, брови слишком светлы, а волосы у нее… ну, конечно, у нее волосы. Улыбка хотя бы оказалась приятной, зубастый продукт поощряемого Никки плана по самосовершенствованию, чтобы подхлестнуть рейтинг Джесси как распорядительницы, лицо ее в нормальном покое, очевидно, – предмет настолько враждебного толкования, что уже несколько клиентов открыто по этому поводу что-то заметили. Улыбайся, черт бы тебя драл, ты в сфере обслуживания работаешь! И вот она оттачивала, послушная работница, вгоняя клинья сознания под те дряблые лицевые мышцы, покуда теперь, когда б только сознательно ни взбодряла себя она вопреки собственному настроению, как это часто бывало, получавшейся в результате личине все удавалось с потрясающей действенностью. «Вы приятнейшая юная дама, какую я встречала во всем штате Невада», – провозгласила мерзейшая, старейшая во всей стране вдова (она сбегала со своим шофером-албанцем) лишь миг спустя после того, как Джесси осознала, до чего симпатично будет эта женщина смотреться, если ей набить рот нафталиновыми шариками, а на короткую обвисшую шею намотать проволочную вешалку. Вива, Лас-Вегас
[86].
