— Почему? — не поняла Сара. — Разве он не должен был как-то отреагировать?
— Думаю, он побоялся рисковать. Тина была ребенком, поэтому могла рассказать о нашем разговоре, если бы ее начали спрашивать о татуировке. Я мог лишиться карьеры и бог знает на сколько угодить в тюрьму за препятствие отправлению правосудия. Дерек решил защитить меня, поэтому промолчал.
— Как это воспринял Хёрст? — снова спросила Леви. — У единственного свидетеля против него откуда ни возьмись появляется убийственная улика, а его барристер ничего не спрашивает? Хёрст не идиот. Как он отреагировал?
— Он был вне себя от ярости. Когда в конце мы пришли к нему в зону содержания под стражей, его уже закрыли в камере. Охранники не хотели его к нам выпускать: потребовалось семеро, чтобы затащить его туда. Поэтому нам пришлось разговаривать с ним через окошко на двери.
— И что он сказал?
— Обвинил Дерека в том, что сделал я. Заявил, что тот сговорился с полицией, с судьей, органами защиты детей. Со всеми. И угрожал ему, сказал, что они все еще поплатятся.
Голос Майкла опять затих. Ему в голову пришла новая мысль.
— Угрожал сделать именно то, что он и сделал. Со всеми, кроме меня. Со всеми, кроме человека, который был действительно виноват перед ним, — Майкл не мог сдержать слез, выступивших, когда он окончательно осознал. — Их всех убили за то, что сделал я. Лонгман? Дерек? Они не имели к этому никакого отношения. Боже, это я виноват. Дерек мертв, а он всего лишь прикрыл меня. Всего лишь спас меня от моей собственной глупости.
Майкл замолчал. Ему пришлось. Его голос окончательно отказал. Сара встала и шагнула к нему, но он остановил ее, подняв руку.
— Мне нужно закончить, — сказал он, сдерживая рыдания.
— Да, — согласилась Леви все тем же профессиональным тоном. — Да, нужно. Я все еще не поняла, при чем здесь Лонгман.
Майкл кивнул в ответ и медленно сделал глубокий вдох, чтобы восстановить спокойствие. Не было смысла вытирать лицо. Это бы не прекратило слезы. Поэтому он просто хлебнул виски и продолжил прерывающимся голосом.
— Больше мы Хёрста не видели. С того момента он отказался от наших услуг. Требовал, чтобы процесс отменили и назначили ему новых адвокатов. Хотел начать с нуля. Но Лонгман не позволил. Лонгман не верил, что мы с Дереком имеем какое-то отношение к новому доказательству. Он знал Дерека, он был его наставником и знал, что Дерек не способен подговорить свидетеля дать ложные показания, что бы там ни утверждал Хёрст. И наверное, ему и в голову не приходило, что это мог сделать ученик. Поэтому Лонгман не позволил, чтобы решение Хёрста нас уволить — неправильное, на его взгляд, — остановило процесс. Он велел Хёрсту продолжать либо с нами, либо в одиночку. Хёрст выбрал последнее.
— То есть Лонгману не показалось подозрительным изменение в показаниях? — спросила Леви.
— О нет, он знал, что что-то тут нечисто, — ответил Майкл. — Просто подумал не на того человека. Оказалось, что, пока Дерек наблюдал за тем, как я пытался не реагировать на слова Тины о татуировке, Лонгман следил за Блантом. Он увидел то же самое, что и Дерек, только в отношении другого человека. Поэтому был убежден, что все подстроил Блант.
— И он не остановил процесс? — с видимым недоумением спросила Леви. — Почему?
— У меня есть предположение. Я думаю, Лонгман тоже считал Хёрста слишком опасным, чтобы оставлять его на свободе. Лонгман был умным человеком. Очень умным. Он видел Хёрста насквозь и готов был сделать все, что в его силах, чтобы ему помешать. Наверное, он подумал, что Дерек пришел к такому же решению, когда не стал спрашивать Тину о татуировке. Поэтому Лонгман ничего не предпринял. Он пропустил сомнительное доказательство, тем самым усилив подозрения Хёрста, что мы все в этом участвовали. Что мы все сговорились, чтобы его засадить.
— Почему ты так считаешь? — спросила Сара. — Откуда тебе знать, что думал Лонгман?
— Можно догадаться по напутственному слову Лонгмана присяжным, — ответил Майкл. — И по приговору. И то и другое было нацелено на то, чтобы лишить Хёрста надежд на апелляцию, а значит, Лонгман понимал, что есть основания для ее подачи.
— В чем заключалось напутственное слово? — спросила Сара.
— Оно касалось обвинения. Хёрста обвиняли в убийстве Томми Баркера, но признали виновным только в причинении смерти по неосторожности. Это из-за Лонгмана. Он сказал присяжным, что из показаний Тины можно заключить, что Томми задохнулся случайно, когда Хёрст пытался его успокоить, и они вправе думать, что случайность здесь вероятнее, нежели умышленное убийство. Конечно, это была чушь собачья. Хёрст намеренно убил мальчика. Я знал это. Но показания Тины действительно можно было воспринимать по-разному, и Лонгман склонил их к другому выводу. Слова судьи сильно влияют на вердикт присяжных. Поэтому Хёрста признали невиновным в убийстве, но за причинение смерти по неосторожности тоже можно дать пожизненный срок, а если бы Хёрст стал подавать апелляцию, Апелляционный суд решил бы, что Лонгман, наоборот, вынес заключение в пользу Хёрста, в результате чего его осудили за менее серьезное преступление. Что и случилось.
— Умно, — заключила Леви.
— Да. Но таков уж был Лонгман. А потом он точно так же обошелся с приговором. Пожизненное заключение казалось бы слишком суровым наказанием, раз смерть Томми была случайностью, но право на освобождение через четырнадцать лет его смягчило. Хотя мы все понимали, что это право не гарантирует ему освобождение и что такой психопат, как Хёрст, наверняка будет вести себя в тюрьме так, что останется там навсегда. Но в отношении апелляции это было опять же очень умно. И не стоит забывать о том, что случилось с Блантом.
— А что? — спросила Леви. — Что случилось с Блантом?
— Это дело не просто так стало последним для него в полиции. По окончании процесса Лонгман призвал Бланта к себе. Высказал ему свои подозрения и заявил, что в течение недели ожидает услышать о его увольнении по собственному желанию. Иначе свяжется с его начальством и все расскажет. Блант поступил разумно.
— Блант тебе сам рассказал?
— Да, Джоэль. И еще он сказал, что умолчал о моем участии, за что я был неимоверно ему благодарен. Он думал, что мы поступили правильно и не должны страдать за это оба. Кажется, за последующие годы он изменил свое мнение. Все больше горечи испытывал по поводу того, чего лишился, и это испортило наши рабочие отношения. В конце жизни он превратился в настоящего засранца, отчего мне стало сложно с ним общаться. Но тогда? Да, он принял наказание за то, что сделали мы оба.
Рассказ Майкла подошел к концу, и за ним последовала тишина. Слишком много информации, он это понимал. Леви и Саре нужно было многое осмыслить.
— Все равно кое-что не сходится, — первой заговорила Леви. — Приговор Лонгмана. Пожизненное заключение, но с правом на освобождение через относительно небольшой срок. Ты говоришь: Лонгман, вероятно, считал, что это безопасно, что такой буйный парень, как Хёрст, будет так плохо вести себя в тюрьме, что его никогда не выпустят.
