Бекетов так и замер над ней, так и окаменел,
но д’Эон и Шубин соображали быстро. В одну секунду д’Эон взвалил Афоню на спину
и ринулся к калитке, которую они взломали, чтобы попасть в сад. Шубин схватил
бумаги и поддерживал под руку Бекетова, который был почти без памяти. Гарольд
Гембори засвистел с галереи, и сад задрожал от тяжелых прыжков Брекфеста. По
пятам за псом бежали слуги... к их огорчению, они так и не смогли
приблизиться к беглецам, потому что их отступление прикрывал Прохвост.
Эпилог
Эту разбойную историю удалось замять. Гембори
согласился молчать о поджоге и о том, кто был его виновником, когда Чулков
прямо сказал Бестужеву, что государыню шантажировали фальшивкой и, если Гембори
не хочет быть сосланным в Сибирь, пусть лучше смолчит. Сэр Уильям понял, что
это в его интересах – не ломать собственную карьеру.
Пожар погасили, нанесенный им ущерб
восстановили. Линар на другой день уехал в Дрезден, увозя ошметки своей
шпионской репутации и наполовину опустевшую шкатулку (слуги все же умудрились
кое-что прибрать с полу). Д’Эон был восстановлен в правах и вновь обласкан
императрицей. Однако подписание договора между Россией и Францией весьма
затянулось. Только в апреле 1757 года кавалер-мадемуазель, еще два-три раза
побывавший в России – уже в мужском платье (он выдавал себя за сестру– близнеца
Лии де Бомон), – привез Людовику подписанный Елизаветой договор и план
военных действий русской армии. Это означало нарушение союзного договора России
с Англией и полный триумф Франции! Не менее счастливым д’Эон чувствовал себя от
того, что Елизавета приказала канцлеру Бестужеву щедро наградить кавалера – «за
оказанные мне услуги».
В Версале его долго поздравляли, потом король
подарил д’Эону золотую табакерку, украшенную жемчугом, значительную денежную
сумму и звание лейтенанта драгун.
При новых своих наездах в Россию д’Эон не
встречался с участниками своего трагического и странного приключения. Шубин как
вернулся в Работки, так и не появлялся более в столице. Бекетов, с которого
сняли опалу, хотя ко двору он вновь допущен не был, увез тело Афони в свое
имение и там похоронил. После того он пожелал вернуться в армию, и его желание
исполнилось. После тяжелых ран он получил отставку, считался завидным женихом,
но до самой смерти прожил бобылем.
Что же касается расписок, о возвращении
которых так пекся граф Морис Линар и ради которых был готов на все, даже на
подлог, они еще раз всплыли на свет божий. Произошло это спустя семь лет после
пожара в английском посольстве – в 1762 году, уже после смерти Елизаветы
Петровны.
Новая императрица Екатерина II даровала
свободу несчастной фрейлине Юлиане Менгден, чрезмерно жестоко поплатившейся за
свою преданность, и всему ее семейству.
Возвратясь из изгнания, брат Юлианы решил
вернуть хотя бы остатки благосостояния сестры. Он написал Линару с просьбой
отдать деньги и драгоценности. Тот охотно согласился... при условии, что
господин Менгден представит все расписки, некогда данные графом Линаром своей
невесте.
Конечно, Морис Линар был убежден, что найти
расписки невозможно. В этой безалаберной России?! Спустя столько лет?! Да ни за
что на свете!
История эта дошла до ушей императрицы
Екатерины Алексеевны, и она приказала небо и землю местами поменять, а расписки
сыскать.
Обошлись, впрочем, гораздо меньшими жертвами.
В Летнем дворце стряхнули густую пыль со старых ящиков, в которых бывшая
правительница Анна Леопольдовна некогда хранила свои драгоценности, – и
нашли-таки знаменитые расписки! Брат Юлианы немедленно отправился с ними к
Линару, уверенный, что красавчик-фат уже давно спустил все добро.
К чести графа следует сказать, что он сохранил
лицо и вернул все до монетки и до последнего камушка. Можно представить себе,
каким недобрым словом поминал он и Анну Леопольдовну, зачем-то не уничтожившую
расписки, и Екатерину Алексеевну с ее поистине немецкой дотошностью, и всех
тех, кто семь лет назад буквально из рук вырвал у него возможность
восторжествовать над русской императрицей!
Впрочем, ни д’Эону, ни Шубину, ни Бекетову от
его проклятий не было ни жарко, ни холодно, ибо они о них не знали. Знала, быть
может, только Афоня... ну ведь говорят же, что там все обо всем знают... но она
давно уже отпустила прежние обиды и грехи и тем, кого ненавидела, и тому, кого
любила.
