– Чего ты говоришь-то? Чего городишь, коль не знаешь?! – над людским, набирающим экспрессию рокотом взвился тонкий, явно женский крик.
Люди подались, будто освобождая место для драки, только пока не очень понятно для кого и с кем – на пустом пятачке осталась стоять, руки в боки, продавщица Оксана, но теперь не нежная, не бело-розовая, а почти багровая от гнева, даже лоб у неё покраснел лихорадочно.
– Это ты хочешь сказать, что я или, может, папка мой вас травит? – Набрав воздуха для нового вопля, рявкнула Оксана. – Или чё? Все знают, только у нас Михалыч водяру-то и брал, потому как в долг, под запись! Как пенсию получит, так и плотит! А в дальнем магазине ему уж давно не давали, с Нового года, считай. Все знают, что там куркули и жмоты. Или не так?
Толпа её поддержала, но не слишком охотно. Видимо, скандала людям хотелось, а вот связываться с «куркулями» и «жмотами» не очень.
– Вот и я говорю – так! – напирала продавщица. – А все знают, что у нас товар только самый наилучший, проверенный. Ты ж сам, Сенька, каждый божий день заруливаешь! Или обратно не так?
– Да чего я-то? – пошёл на попятную заросший. – Я ж только… Кто его знает, откуда Михалыч бутылку взял?
– А не знаешь, так и не говори! Он у меня уж какой день не появлялся, потому как полтинник задолжал. Значит, наш товар тут ни при чём – и точка. И нечего языками попросту трепать, приличных людей хаять! Пачкать, понимаешь, честный бизнес!
– Да и я про тожь, – смущённо бухтел мужик, по шажочку пятясь, видимо, пытаясь слиться с толпой. – Говорю же, кто его знает, где он ту водку купил.
– Вот и закрой рот, вот и молчи в тряпочку, – рыкнула Оксана и вдруг заголосила с плачущим подвыванием. – Господин полиция, господин полиция! Вы там у себя пропишите, что наш товар тута и ни при чём, вот и народ подтверждает.
– Разберёмся, – без всякого энтузиазма откликнулись из-за забора и в калиточном проёме появился мужичок в полицейской форме. Был он низкоросл, коренаст и пузат, а фуражка сидела на лысой вроде бы голове, как шляпка на грибе. Ну точно боровик. – Вы б расходились, люди. Чего тут зря топтаться? Сейчас бригада из города приедет и разберемся.
– Как так разберёмся? – выкрикнул взволнованный мужской голос. – А мы-то как же? Вы нам прямо скажите, можно в магазине брать или потравимся все, да того? Это чего ж, в непонятках дальше жить?
– У нас товар самый наилучший! – гаркнула Оксана.
– А чтоб ей всей сгореть, проклятой! – от души пожелала женщина с полотенчиком невесть кому.
– Разберёмся, – снова пообещал полицейский.
А Мария всё-таки начала выбираться из толпы, стараясь никого не задевать и сильно не толкать. Растерянная, даже потерянная улыбка будто приклеилась к её лицу и никак не хотела слезать, хотя Маша всеми силами старалась не улыбаться, тем более вот так. Но что поделаешь, если фраза: «Кто его знает, откуда Михалыч бутылку взял?» – крутилась в голове, как заведённая, повторяясь раз за разом.
Она-то прекрасно знала, откуда сосед взял водку. И что же получается? Что это она его… отравила?
[1] Средство Макропулоса (здесь) – эликсир нестарения (вечной молодости). Впервые был упомянут в фантастической пьесе Карела Чапека «Средство Макропулоса».
[2] В начале 20 века в высших учебных заведениях России существовала процентная норма на приём учащихся «из нацменьшинств» (в первую очередь евреев), исключение было сделано только для консерваторий. Той же политики придерживались и многие гимназии, т.к. заведения, принимавшие таких учеников, теряли престижность.
[3] Подстрочник (здесь) – буквальный подстрочный перевод, расшифровка с примечаниями и разбором слов.
[4] Колчак Александр Васильевич — русский военный и политический деятель, учёный-океанограф, полярный исследователь, флотоводец, вошедший в историю как руководитель Белого движения во время Гражданской войны в России. Верховный правитель России и Верховный главнокомандующий Русской армией (ноябрь 1918 — январь 1920).
[5] Деникин Антон Иванович — русский военачальник, политический и общественный деятель, писатель, мемуарист, публицист и военный документалист. Один из основных руководителей Белого движения в годы Гражданской войны, его лидер на Юге России.
[6] Диссер – диссертация.
Глава 4
В которой Маша тонет в мыслях, чувствах и реке, а капкан-то захлопывается
Мария качалась в гамаке и напряжённо думала. Мысли в голову лезли всё больше мрачные, иногда всплывали панические, порой здравый смысл подавал голос, но в целом думы были безрадостные: «Уезжать, уезжать немедленно! Иначе загребут, им же только посадить кого-нибудь! А ведь преступление совершено, от этого не отвертишься. Но уехать всё равно, что чистосердечное признание написать. Надо оставаться на месте и держаться как бастион! Ты разумная современная женщина, не в такие передряги попадала!» – вот так примерно и мыслилось, а конкретика никак не приходила, дальше «бастиона» дело не шло.
Маша отталкивалась ногой, сук старого дерева, к которому она верёвку привязала, скрипел натужно, даже подрагивал, зато в окошке между разлапистыми ветками появлялся кусочек синего-синего, как рабочий стол Worda, неба, перечерченный соседской антенной. Потом сук будто отпускало, как разжатую пружину, гамак мотало обратно и небо пропадало, оставалась лишь листва, таинственно подсвеченная солнцем.
«Не в такие передряги попадала!»
Один раз их с Павлом загребли в милицию, которую в полицию ещё не переделали. Осень была, ночью уже подмерзало всерьез, заиндевевшие листья хрустели под ногами сочно, будто кто-то яблоки грыз. Пашка отдал ей свою куртку, тяжёлую, как доспех, потому что у Марии даже нос замёрз до полного онемения. Она всё порывалась вернуть, но муж, тогда ещё будущий, отмахивался и читал Мандельштама. Павел шёл спиной вперёд, рубил в такт ладонью воздух и негромко, но как-то очень проникновенно декламировал. Получалось у него очень хорошо, наверное, у самого Осипа Эмильевича не получилось бы лучше.
А потом они целовались. Губы одеревенели от холода и почти ничего не чувствовали, но от этого выходило особенно вкусно. И Пашка всё повторял: «Маленькая моя, какая же ты маленькая».
Вот сразу после поцелуев их и загребли, потому что на соседней улице парень с девицей отобрали у какого-то бедолаги кошелёк с часами. Павла посадили в обезьянник, а Машу даже чаем напоили, хотя она едва не подралась с сержантиком, требуя, чтобы их – особенно Пашку – немедленно освободили. Но отпустили всё равно только под утро и будущий муж ещё с неделю ходил на занятия, сверкая шикарным бланшем под глазом. Мария им очень гордилась.
Госпожа Мельге оттолкнулась сильнее, закинув голову, чтобы слёзы закатились обратно, и только тут заметила Зверя, который сидел позади неё и смотрел очень внимательно, эдак пристально.
– Привет, – насморочным голосом поздоровалась Маша с собакой. – Опять удрал?
