– Иди с Богом.
– Пожалуйста, скажите.
– Твою мать болтовней не вернешь.
– Кристи, послушайте. Вы с Марион оба знаете, кто убийца. Я полагаю, тогда вы молчали ради нее, но сейчас… Я прошу: скажите. Ну что – мне на колени стать?
– Убирайся.
– Кристи, у вас же, наверное, есть мать. Живая. Скажите!
У него кривились губы, лицо блестело от пота. Я чувствовал себя скотиной.
– Кристи, имя!
Он закрыл глаза, будто готовясь умереть, и тяжко уронил:
– Ленвар. – Помолчал и словно нехотя добавил: – Старший.
Да: я и раньше допускал, что именно промелькнувшая звезда орудовал в доме на озере. Но пока не знал наверняка, испытывал по отношению к нему только ленивую холодную злость. Я не признавал его за отца, он был чужим, лишним в моей жизни, я не радовался и не стыдился заложенных во мне его генов. Но теперь… Жаркая ярость застлала глаза. Он убил женщину, которая когда-то безумно его любила, – мать собственного ребенка; убил ее мужа, погубил ее мать, мою бабку – ведь она умерла через два дня после трагедии на озере. А я – его сын, его точная копия. Сын убийцы, бешеного маньяка.
Шериф лежал как мертвый.
– Кристи, – позвал я, когда в голове прояснилось. – Как вы считаете: за что он их?
Молчание.
– А почему не прикончил и меня заодно?
Шериф разлепил веки с таким трудом, словно они срослись, и долго глядел в потолок, собираясь с силами для ответа.
– Ты выклянчил имя – я сказал. А теперь катись к черту и дай мне спокойно сдохнуть.
С тем я и ушел.
Уже завечерело, когда я вернулся в тетушкино поместье. Ворота из металлического кружева с золочеными цветами отворились, я отпустил такси и зашагал по аллее.
Низкое солнце, словно заботливая кошка-мать, рыжим языком вылизывало верхушки деревьев. Небо посветлело, как будто синева стекла на землю и мягким сумраком осела под кустами. Дворец Марион пылал стеклами, отражая закатные лучи.
Добрался я до дворца, завалил прямиком в свою комнату. Тихо, пусто. Хрюнделя нет! Неужто мой бедолага проснулся от наркоза и двинулся на поиски хозяина? Наверное, он тут орал как резаный, и тетушка забрала его к себе.
Не хотелось являться Марион на глаза, но деваться некуда. Я заглянул в одну гостиную, в другую и добрел до личных комнат владетельницы. Деликатно постучал.
– Тетя, можно к вам?
Спустя пару секунд дверь отворилась.
Марион была одна. Она сидела на диване, поджав под себя ноги, и глядела исподлобья. Упавшая на лицо прядь придавала ей мрачное, бандитское выражение. Шторы были задернуты, и будуар освещали крошечные лампочки, точно прилепившийся к стене рой светляков.
– Лен, – с такой тоской промолвила Марион, что я простил ей все. Может, семнадцать лет назад она так же верила в невиновность Ленвара-старшего, как сейчас – в мою?
Ее глаза блестели в полумраке; из них выкатились две золотистые капли и поползли по щекам. От вида ее слез у меня душа перевернулась.
– Ты назвал меня потаскухой. – По щекам покатились две новые капли.
– Простите.
– Никогда не говори таких слов женщине, которая тебя любит, – прошептала Марион горько. – Что бы ты ни считал.
– Простите, – повторил я. Впору было провалиться.
Марион откинулась на спинку дивана.
– Садись, – положила ладонь рядом с собой. – Я прогнала Дэви. Ну, которого ты встретил в вестибюле. Он обиделся, увидав тебя в бывшем своем костюме. Вот и прогнала… Ленни, что ты собираешься делать?
– Улетаю с Кристины. Есть куда. Тетя, а где котенок?
Марион опустила голову, за упавшими волосами не стало видно лица.
– Он умер. Ты оставил его, и он так плакал, что умер!
– Господи, – только и смог я сказать.
Тетка шмыгнула носом.
– Просто сердце разрывалось – так он кричал и метался.
«И вы велели его утопить, чтоб не мучился». Я смолчал, однако она уловила невысказанное.
– Лен, ты принимаешь свою тетку за чудовище? Мне и без того стыдно за Ирму – что вынудила тебя ее добить. Веришь? – Марион заглянула мне в лицо.
– Верю, – покривил я душой.
Ее рука двинулась было ко мне, но остановилась, будто испугавшись.
– Мы похоронили котенка в парке, рядом с Ирмой. Завтра посмотришь. Лен… никогда не бросай тех, кто тебя любит.
Я молчал. Хрюнделя было жалко – страсть. И зачем его оставил, когда уехал от тетки? Удрал из дворца, а про котенка не вспомнил. Сам и виноват. Бедный ушастый кошак… Ну зачем она его уморила?!
– Не переживай, – Марион положила-таки руку мне на локоть. – Бывают потери гораздо горше. Ленни. Ну, право же… Клянусь тебе, он бы не дожил; не дождался. Так кричал – точно человек. Сперва метался, потом судороги начались… Горничные ревели в три ручья. Пойми: он умирал, нельзя было его мучить дольше. Мы из милосердия…
– Из милосердия вы его утопили, – глухо сказал я. И взорвался: – Почему не вызвали врача?! Дали бы снотворное – он бы спал!
Пораженная, Марион уставилась на меня, приоткрыв рот.
– Я н-не п-подумала, – вымолвила она, запинаясь. – Господи… какая же я дура! – Она схватилась за щеки, замотала головой. – Дура я, дура! Лен, прости. Не сообразила… Не сердись. Его все равно не вернешь. Ленни, родной мой, не расстраивайся. Ну, хочешь, нового котенка купим?
Вот это по-теткиному: вместо промелькнувшей звезды – племянник, вместо Хрюнделя – другой котенок. Я перемолол зубами злость. Сам-то хорош – ветер в башке.
Кое-как взяв себя в руки, я заговорил о другом:
– Тетя, откуда стало известно, что моих родителей убил Ленвар-старший?
– Как ты сказал?! – поразилась она. – Ты спятил. Какая нелепость!
– Ссылаюсь на Кристи.
– Ты ездил к Кристи?
– И выбил из него признание.
– Бог мой, что он наболтал?! – Тетушка была потрясена.
– Он сказал: «Ленвар-старший», – проговорил я сурово. – Я полагаю, что из любви к вам Кристи уничтожил улики, чтобы преступника не нашли. А вы из любви к звездному проходимцу простили убийство собственной сестры.
Не мог я на нее рычать как следует. Марион сжалась на диване, такая красивая, беззащитная; и кроме прочего, она меня любила.
– Я еще раз спрашиваю: откуда известно, что убийство совершил Ленвар?
Марион провела рукой по щекам. В темных глазах блестели золотые звездочки.
– Ну да, – прошептала она. – Конечно, Ленвар. Господи, Кристи – как он мог?! Ты его заставил… Лен, ну зачем ворошить прошлое? Глупый мальчишка, что ты натворил?
