Как же быть? Сказать Саше? Он снова психанет. Но, может, ради больного сына он поступится своей гордостью?
Промаявшись так полдня, вышла в холл встречать приехавшего Сашу, который привез и Аню.
– Мамоська, сто это? – протянула она руки к маске, пытаясь ее снять.
– Максим заболел, и я надела маску, чтобы микробы не прыгнули от него ко мне и не заразили меня, тебя и дядю Сашу, – рассказывала я ей. Но Аня и так знала, что такое заразные болезни, поэтому она кивнула и не стала больше стягивать с меня маску.
Саша в это время разделся и подошел к нам, начав расспрашивать о сыне. Он заметно переживал за него. Ему я тоже протянула маску, порекомендовав надеть ее.
– Настоящий лазарет тут у нас, – хмыкнул он, но не стал спорить, нацепил на лицо медицинскую маску.
Здоровье детей прежде всего.
– Пойду к сыну, – оповестил он меня, бросив короткий взгляд мне в глаза.
Невысказанные вопросы повисли между нами, сгущая атмосферу. Я это ощущала всем нутром. Несмотря на болезнь Макса, я не переставала проживать свою личную драму, а сердце ныло от боли. Но всё же я обязана была отодвинуть в сторону свои проблемы и поговорить с Баженовым о матери Максима.
– Саша… – сказала я осеклась, боясь испытать на себе его гнев.
Но желание помочь больному ребенку пересилило страх.
– Максим хочет видеть маму. Он зовет ее, – выговорила я и уставилась на него в ожидании ответа.
Глава 40
Баженов не удостоил меня ответом. Он просто промолчал, сцепил челюсть, смерил меня строгим взглядом и направился в комнату сына. Смотрела ему вслед и не верила своим глазам. Как он мог взять и уйти? Я недостойна ответа? Он меня за пустое место держит? Считает, что можно меня проигнорировать?
Неужели нельзя было сказать что-то вроде: “Спасибо, я разберусь сам”?
Или же то, что он промолчал, к лучшему? Просил ведь не затрагивать эту тему. Да не просто просил, требовал, со злостью отчитывая меня в тот раз, когда я осмелилась выяснить правду о матери Максима. Эта история по-прежнему не давала мне покоя.
Но что-то подсказывало, что и на этот раз Баженов не согласится дать сыну то, чего он так отчаянно желает. Бездушный, какой же он бездушный! Робот! Давно пора это понять. Какой любви я жду от человека, равнодушного к чувствам своего сына? У него же нет ничего святого. Он ради гордости лишает сына самого дорогого – матери.
И это отец моей дочери?
Пора перестать ждать чего-то от Баженова и думать о будущем без него.
Я пока не могу отключить свои чувства к нему, но я должна. Он слишком много сделал для того, чтобы я поняла свое место рядом с ним. И меня это место не устраивает. Пусть ищет точно такую же бесчувственную холодную рыбину, которой достаточно сухого общения и механического исполнения супружеских обязанностей!
Едва об этом подумала, как краска бросилась в лицо. Саша вчера был так горяч, будто со мной был другой человек. Я подумала, что увидела его настоящего. Но нет.
Снова обманулась.
* * *
Прошло два дня, и состояние Максима только ухудшалось. И это было странно, так как он находился под тщательным наблюдением врача, принимал все нужные препараты, и ему пора было уже идти на поправку. Но он лишь всё больше слабел. Мы собрались в его комнате на “консилиум”. Я, Саша и педиатр, который приезжал каждый день. Седовласый мужчина в очках задумчиво посмотрел на мальчика, потом перевел взгляд на меня.
– Вы же не мать, я так понимаю?
– Нет, я няня, – ответила я, взглянув на Сашу, сидящего рядом с сыном на постели.
Он не слышал наш разговор с врачом.
– То, что я вижу, мне не нравится, – хмурился мужчина, – по идее, он уже должен выздоравливать. Я опасаюсь осложнений. Будет лучше госпитализировать ребенка.
– Думаете? – перепугалась я, думая о том, кто ляжет с Максимом в палату.
– Да, но давайте подождем еще день сегодня. Конечно, странный случай, – поглядел он снова на Максима.
В эту минуту зазвонил мобильный телефон Баженова, и он, ответив на звонок, вышел в коридор. Доктор воспользовался возможностью и подошел к своему пациенту. Я последовала за ним.
– Ну что, молодой человек, – бодро спросил мужчина, – нравится лежать с градусником под мышкой и пить лекарства?
– Нет, – уныло протянул Макс и вздохнул.
Он продолжал лежать пластом на кровати. Бледный, несчастный и с болезненным видом.
– Поправиться хочешь?
– Да, хочу.
– Тогда надо захотеть поправиться, – наседал врач, – одних лекарств мало. Вот ты что хочешь сделать, когда выздоровеешь?
– То, чего я хочу, мне всё равно не получить, – еще более уныло сказал Макс.
– Что же это? – удивился врач и приподнял брови.
Мальчик с опаской посмотрел на дверной проем, где маячил силуэт отца. Тот совершенно точно нас не слышал, и это побудило Макса к откровенности.
– Я хочу, чтобы приехала мама, но папа не разрешает. Алина, попроси его, – взглянул он на меня с такой мольбой, что сердце вновь стало кровоточить.
– Малыш, да я бы с радостью… – начала я, не в силах сказать, что его жестокий отец и слышать не хочет об этом.
– Всё ясно… – заныл Макс, поняв меня без слов.
По щекам полились слезы. На это было невозможно смотреть.
– Мне тоже всё ясно, – сжал губы врач и поднялся, показывая мне глазами отойти в сторонку. Когда мы отошли, он посмотрел мне прямо в глаза. – Теперь я понимаю, в чем дело. У мальчика нет моральных сил, чтобы выздороветь. Так бывает, что медицина бессильна, если человек сам не хочет вылечиться. Пошли осложнения. Я не имею права вмешиваться в семейные дела, но настоятельно рекомендую попросить мать ребенка приехать. Она нужна больному. Вы сможете об этом позаботиться?
– Я постараюсь… – несмело пробормотала я.
Доктор попрощался со мной и вышел через проем в коридор, столкнувшись с Баженовым. Они обменялись парой слов. Но “почетная” миссия повлиять на Сашу была на мне.
– Что он сказал? – спросил он меня, и я позвала его в коридор, чтобы Макс не мог нас слышать. Напряженно посмотрел мне в лицо.
– Говорит, что… Что Максим сам не хочет выздороветь. У него не хватает на это моральных сил.
– Моральных сил? – не понял Саша. – В каком смысле?
– Саш, ты только, пожалуйста, не реагируй остро. Максим постоянно зовет маму. Ему плохо без нее, она ему нужна, – произнесла я, намереваясь на этот раз добиться своего. Ради Максима я должна это сделать.
– Что? Опять двадцать пять, Алина? Ты специально это делаешь? – взорвался он, цедя сквозь зубы.
