Мальчик очень хорошо учился в Камланне. Он догнал других ребят из крепости по владению оружием, постепенно они принимали его в свой круг. Он быстро рос, казалось, что любая одежда ему мала, но характер у него не менялся: он по-прежнему ровно и доброжелательно относился ко всем. Не менялся и его высокий голос.
В начале февраля мы с Гвином просматривали в Зале счета за предыдущий месяц. Вошел монах, остановился в дверях и начал высматривать кого-то. Гвин вскочил.
— Это отец Гилл из монастыря Опергелей, рядом с аббатством моей матери! — объяснил он мне, сильно волнуясь. Я-то смотрела на монаха с сомнением — монахи, как правило, бранили Артура, так что в Камланн забредали нечасто, все больше с какими-нибудь жалобами.
— Он, должно быть, привез новости. Привет! Отец Гилл, я здесь!
Гвин писал матери всякий раз, когда находил торговца или путешественника, который собирался отправиться в Гвинед и соглашался отнести письмо. Отказывались редко, ведь письмо было гарантией на ночлег и ужин, — конечно, благодарная мать просто так не отпустит путника. Но сам Гвин получил ответное письмо только однажды, тоже с каким-то случайным путником. Я поняла, что мать мальчика злилась на сына. Тот против ее воли сбежал учиться искусству войны. Наверное, поэтому она и не писала чаще. Но чтобы послать особого человека! Для этого должно было случиться нечто из ряда вон выходящее. Я испугалась за своего секретаря. Монах меж тем приблизился, и я увидела его лицо. Говорят, что хорошие новости бредут на двух ногах, а у плохих есть крылья. К тому же хороших вестей с таким выражением, как у отца Гилла, не передают.
Гвин тоже не оставил без внимания выражение лица монаха и не на шутку обеспокоился.
— Отец Гилл, что-то случилось?
Монах скользнул по мне недоверчивым взглядом, мельком взглянул на Гвина и отвернулся. Был он невысокого роста, светловолосый, простая черная мантия протерта на локтях и заштопана. Казалось, он не хотел говорить.
— Да что случилось-то? — потребовал ответа Гвин. — Мама больна? Скажите же, святой отец!
Монах шмыгнул носом и неожиданно обнял мальчика.
— Дитя мое, — пробормотал он, а затем, заторопившись, словно желая поскорее покончить с неприятной вестью, зачастил: — Гвин, мальчик мой, у меня плохие новости, действительно плохие. Твоя мать... она просила меня поехать сюда. Она заболела, три недели назад слегла с лихорадкой. Сначала она хотела просто повидать тебя… Ты же понимаешь, когда ты ушел, она огорчилась. Ведь ей так хотелось, чтобы ты стал священником. Но потом она сказала, что простила тебя, и что, наверное, действительно лучше, что ты здесь… это ее собственные слова.
— Да что случилось, скажите толком, святой отец! — прервал его Гвин. — Ну, у нее был жар, а потом? Ей лучше?
Отец Гилл жалобно заморгал.
— Она умерла, дитя мое, — сказал, наконец, монах. — Неделю и пять дней назад, в пятницу. Она прислала тебе свое благословение.
Гвин отвернулся, не обращая внимания на мою протянутую руку, и сел на скамью, обхватив голову руками.
— Да, такая вот быстрая лихорадка, — бормотал отец Гилл. — Несколько дней она не спала, а потом, за обедом на Крещение, упала. Мы отнесли ее в постель, а через несколько дней она умерла. Мирно умерла, и письмо написала. Она не хотела задерживаться в этом мире, спешила в другой. Она благословила тебя и пожелала тебе счастья… — монах замолчал, печально глядя на Гвина.
— Где письмо? — сдавленным голосом спросил Гвин.
— Какое? — опешил монах.
Мальчик поднял голову. Глаза лихорадочно блестели, но слез в них не было.
— Письмо. Вы сказали, что она написала мне письмо.
Отец Гилл покраснел.
— Нет-нет, я, наверное, неправильно выразился. То есть она написала письмо, но не вам. Письмо адресовано лорду Гавейну ап Лоту. Ты же писал, что доблестный рыцарь добр к тебе. Вот твоя мама написала письмо, запечатала и отдала мне. Я не знаю, может, там внутри есть еще одно письмо. Надо передать лорду Гавейну, пусть посмотрит…
— А-а, — протянул Гвин. — Лорду Гавейну. Это она, наверное, просит, чтобы он защитил меня. Нет. Я... я не хочу никого сейчас видеть. Моя леди…
— Гвин! — Я потянулась к нему, чтобы обнять, но он отстранился.
— Моя леди, — повторил он, — прошу вас, позаботьтесь об отце Гилле. Пусть будет гостем у нас. Он — хороший человек, не мятежник какой, он известен благочестием в своем монастыре, и всегда был добр ко мне. Святой отец, пожалуйста, давайте потом поговорим… — Он внезапно повернулся и выбежал из Зала.
Отец Гилл посмотрел ему вслед.
— Бедный мальчик, — сказал он, тяжело вздохнув, — бедный сирота. И ведь не пойдешь за ним, не утешишь… он даже маленький не позволял себя утешать.
— Он успокоится и поговорит с вами потом, — сказала я. — Идемте, святой отец, я покажу, где вы сможете отдохнуть. И вас же надо покормить с дороги. Должно быть, утомились после такого путешествия.
— Пожалуй, я действительно устал. Но вот моя бедная лошадь, та точно нуждается в какой-нибудь заботе. Леди, благодарю вас за вашу доброту — извините, не знаю вашего имени…
— Гвинвифар, дочь Огирфана, — представилась я, а когда он вытаращил глаза, улыбнулась. — Это я хочу сказать, что у меня здесь есть право помочь и вам, и вашей лошади. Больше того, распоряжусь, чтобы с ней хорошо обращались.
Он поклонился очень низко.
— Простите меня, благородная королева. Я думал, королевы носят пурпур и золото; хотя сейчас припоминаю, Гвин часто говорил о вас в письмах. Благодарю вашу светлость. Но сначала я должен повидаться с лордом Гавейном ап Лотом. Надо передать ему письмо нашей бедной настоятельницы.
— Мать Гвина была настоятельницей? — удивилась я. — Он никогда не упоминал об этом.
— О, она была прекрасной настоятельницей! Дворянка, мудрая и отважная. Впервые она приехала к нам в Святую Елену четырнадцать лет назад, когда она носила Гвина, родила и осталась у нас, а потом принесла святые обеты. Она уже четыре года как настоятельница, и лучше, чем она, у нас никогда не было. — Он помолчал, вспомнил о поручении и добавил: — Я должен передать письмо от нее лорду Гавейну ап Лоту. Не могли бы вы любезно сказать мне, благороднейшая леди, здесь ли сейчас этот лорд и где мне его искать?
Я сообщила отцу Гиллу, что лорд Гавейн наверняка сейчас тренируется во дворе за конюшнями и взялась проводить его. Все равно надо было отвести его лошадь, которую он оставил привязанной у коновязи перед входом в Зал. Я поручила довольно измученное животное заботам конюхов и уже собралась объяснить отцу Гиллу, где искать благородного лорда, но поняла, что в моих объяснениях нет нужды. Лорд Гавейн по обыкновению метал дротики, отпустив поводья своего сказочного коня, летавшего галопом по тренировочному кругу. Ох, этот конь! Он выделялся среди других лошадей, как лебедь среди стаи гусей. Недаром о нем пелось в сотнях песен. Я помахала рукой Гавейну, чтобы он подошел, когда закончит. Гавейн опустошил свой набор дротиков, развернул коня, мигом оказался рядом с нами и замер возле отца Гилла. Правильно мать Гвина решила написать рыцарю. Он и так немало делал для парнишки, а теперь, если его особо попросит ныне покойная настоятельница, уверена, будет делать еще больше. Только вряд ли подобная забота заменит Гвину мать. Парень совсем молод, горе ему еще в новинку, да и кто может привыкнуть к мысли о смерти, особенно если речь идет о матери. А ведь парень похож на Гавейна: ни тот, ни другой ни за что не примут утешения от других. Так что я просто представила Гавейну отца Гилла, а тот передал рыцарю письмо. Гавейн начал читать послание, отец Гилл смиренно ждал рядом, и никто не ожидал того, что произошло в следующее мгновение. Гавейн поднял коня на дыбы, заставил его развернуться на одних задних копытах и мгновенно умчался.
