Сафонов удаляется, а мое сердце замирает. Такое дурацкое чувство, что у меня остался только он. Это же странное ощущение твердит мне: “Не дай ему исчезнуть”.
Не дай уйти…
Я как-то подспудно понимаю, что в эту больницу Сафонова привело вовсе не чувство долга передо мной. Смешно. Какой у него передо мной может быть долг? Да какая от меня польза?
Он ведь примчался на разборки. Я краем уха слышала разговор охраны Сафонова. Они планируют кого-то найти тут. Все остальное — просто дурацкий жест, сделанный из… чувства противоречия?
Не пойму толком.
В это время к больнице подъезжает черная машина и я понимаю: еще немного и Валерий, как мне кажется, навсегда пропадет.
— Дождитесь реанимобиля и… увозите обоих… — приглушенно долетает до меня его голос.
“Так он не соврал мне?” — стучит кровью в висках.
Он правда собирается…
Я отмираю и тут же встречаюсь с Сафоновым взглядами.
Его взгляд заставляет мое кажется уже давно разбитое и растоптанное сердце забиться вновь.
— Германию и докторов организую позже! — обращается ко мне Сафонов, чуть напрягая голос и делает это так как будто все, что происходит сейчас для него самая будничная вещь. — Сначала нужно завершить дела!
Он вздергивает руку и смотрит на часы. Действительно все выглядит так как будто Валерий просто-напросто вписал еще один пункт в свой бизнес-план.
— Спасибо! — кричу я, но Сафонов падает на сиденье, а меня одолевает ощущение, что я только что сделала что-то не так.
Я подобрала неверные слова.
Сафонов пошел для меня на то, о чем я четыре года безнадежно мечтала: он готов бороться за жизнь моего сына.
— Я благодарна за камин и кота! — кричу как можно громче.
Хочу чтобы он понял смысл моих слов. Хочу как-то защитить, хоть это и глупо наверное.
— Возвращайся…
Сафонова есть кому защищать, да и сам он…
Мне кажется, что на тот краткий миг, что хлопает створка автомобильной двери, я вижу его улыбку. И это вовсе не оскал зверя, это улыбка человека, с которым я была бы рада…
Что?
Обнимаю себя за плечи.
Он выбрал меня женой, но понимая, кто такой Сафонов и суть наших с ним отношений, я отдаю себе отчет в том, что это просто название для какой-то странной должности. Неизвестно зачем ему штамп в паспорте и почему Валерий упомянул про уютный дом.
Если бы он хотел оставить меня при своем сыне, то мог бы сделать это куда более простыми способами.
А потом я вспоминаю про Руслана и душу пронзает холод безысходности, лед полного одиночества.
— Проводите меня к нему, — не поворачиваясь говорю охране.
Мне не перечат. Похоже Сафонов приказал им не препятствовать моему желанию видеть сына.
И день проходит как в тумане.
Первым делом я бросаюсь к постели моего мальчика, сжимаю его маленькую белую худую руку, на которой виднеются швы от перенесенной операции.
Я слишком хорошо знаю, что такое хирургические швы.
Почти ничего не видно от слез. И наконец когда я их полностью выплакала, глаза только жжет.
Врачи пытаются меня останавливать, но я отпихиваю их, огрызаюсь. Сжимаю пальцы Руслана, глажу его лицо. Хоть и сама понимаю: все это бесполезно. Он не поправится, не оживет от одного только моего горячего желания.
Тут нужно что-то большее.
Я слушаю объяснения врача и в голове все равно не укладывается как это есть надежда на выздоровление и ее одновременно очень мало.
Ничего не понимаю.
Мужчина в белом халате отводит меня к окну и терпеливо, долго раз за разом заново объясняет. Я то срываюсь в слезы, то выхожу из себя, злюсь.
Материнские чувства бурлят. Как и злость, более всего самой себе адресованная.
Срываюсь. Врач приносит мне кофе. Я понимаю, что вообще не должна была бы находиться в реанимации, что у доктора есть другие пациенты, которым он нужен. Но именно сейчас я хочу воспользоваться своим правом знать все: как здесь оказался мой сын, как он жил, пока я ничего о нем не знала.
Выяснить всю ту правду, которую скрыл от меня Эдуард.
Медики потрясающе толерантны и терпеливы. Я понимаю, что Сафонов дал им достаточно денег или же запугал.
Но я не чувствую, что пользуюсь ими. Впервые, пожалуй, за долгое время я могу позволить себе то, что хочу.
Я укладываюсь на кушетку рядом с Русланом. Медсестра застилает ее так, чтобы нам с ребенком обоим хватило там места. Врач только что разрешил мне сделать так.
Глажу моего мальчика по волосам. Как долго я не была рядом!
Я не имела на это права.
Почти засыпаю от близости родного, живого тепла. Я так люблю его, моего мальчика. Бережно сжимаю его пальцы.
Мне почему-то кажется, что теперь, когда я рядом, у нас обоих должен появиться шанс все исправить. Я очень постараюсь ради этого. Я сделаю все, что Сафонову понадобится. Я отдала бы Руслану свое сердце, если бы могла…
Перебираю пальцами простынь.
Интересно, что он все-таки называл словом “жена”?
— Реанимобиль за вами прислали, — отрывает меня от этих мыслей появившийся в дверях палаты врач.
Я помогаю всем, чем только могу. Как будто пытаюсь компенсировать то, что меня с Русланом не было рядом. Слезы льются из глаз снова, когда я понимаю, что все мои усилия сейчас не больше, чем дуновение ветерка на огромные камни.
Раньше надо было проявлять характер. Но я была слишком гордой. Как же я сейчас ненавижу себя за это.
И вышло так, что только на него я могу положиться сейчас.
На Сафонова.
Всю обратную дорогу у меня не получается сомкнуть глаз, хотя глубокая ночь, давно пора бы. Я то кляну себя на чем свет стоит, то думаю про Руслана, то вспоминаю о Валерии. Вот почему-то не хочется больше упоминать этого мужчину по фамилии.
Мы стали ближе, как мне кажется. Хотя, поклясться готова, это самообман.
И я уже готова снова Сафонова возненавидеть, когда вижу, что реанемобиль проезжает в ворота его особняка.
Он же обещал ребенку лечение!
Я снова становлюсь похожа на разъяренную фурию, пока подручные Валерия мне объясняют, что так лучше для Руслана.
Я им не верю, пока те не берутся продемонстрировать мне комнату, где поселят сына.
И застываю на пороге. В ту комнату, где кажется жила я, уже успели доставить все необходимое оборудование. Там дожидается одетая в медицинский костюм девушка, которая говорит, что она врач и будет помогать.
