22.
Немного пугает, сколь легко оказалось преодолеть разделяющее нас расстояние. Расколоть жизнь, распороть пропастью на до и после.
Это было хорошее решение. Верное.
Плотнее запахиваю плед и поджимаю ноги, устраиваясь в кресле. Стараюсь не шуметь, дать ему поспать, а себе – подумать.
Вот она я – не спавшая, голая, с тонким кольцом на пальце.
Оно жжет меня.
За спиной встает солнце. Холодные, зимние лучи заглядывают в окна, крадутся по половицам, скользят вдоль крепкого тела. Его сон завораживает – грудь мерно вздымается, на скулах тень щетины, левая рука безвольно лежит на пустой подушке рядом. Так красиво. Умей я рисовать, написала бы его пастелью – теплыми тонами, нежными мазками.
Я люблю его руки, помню их, как свои. Мое тело – карта, а они путешественники. В его руках спокойно, сладко. Они греют, берегут, защищают: теплые ладони, широкие запястья, безымянный палец без кольца.
Я не удержалась. Пожалуй, часть меня всегда знала, что именно так у нас все и завершится. И начнется.
Вспоминаю Макса – звонкие клятвы под сводами церкви, его голос сквозь полотно лет. То чувство, что загоралось во мне, пятнадцатилетней, когда он улыбался. То чувство, что пылало во мне тремя годами позже, когда я услышала незнакомый голос в телефоне. Я думала, что простила. Думала, что смогла, но, похоже не вышло.
Стань моей женой…
Это было хорошее решение, верное. И все же, я ошиблась.
Мне не вернуться, не зачеркнуть сегодняшнюю ночь. Это не ошибка, а выбор. Я совершила его осознанно. Всколыхнула бутылку, наполнила бокал и осушила его до дна.
Внизу хлопает дверь, на лестнице гремят шаги и голоса. Крис тихонько шевелится, поворачивает лицо, сонно моргает. Смотрит на меня затуманенным взглядом.
Вот она я – чужая жена, его неверная.
– Давно проснулась?
– Не спала.
За окном проносится машина, сигналит. В соседней квартире гудит вода в трубах. Звонкая дробь каблуков по мостовой и женские голоса. Город живет, просыпается, улицы плывут в молочной дымке утра, а мы словно не здесь.
– Что теперь? – наконец, произносит Крис.
Я скидываю плед, тороплюсь по выстуженному полу в его объятья. Прижимаюсь своим холодом к его теплу, накрываю нас одеялом и прячу от мира. Пытаюсь сохранить момент так долго, как это возможно.
В Настину квартиру добираюсь только вечером. Телефон мигает от множества непрочитанных сообщений и пропущенных звонков – от мамы, от Макса, от Насти и Леры.
Мы стоим под козырьком подъезда. Крис греет мое лицо в своих ладонях, я крепко держусь за лямки его рюкзака. Поезд на Таллин уходит через два часа. Не знаю, как смогу его отпустить.
– Ты все еще пугаешь меня, – говорит он. – То, как я себя чувствую рядом с тобой. Сильно. Но я не против.
Я прижимаюсь лицом к его груди, вдыхаю запах.
– Обещай, что не пропадешь, – шепчу я. – Что будешь писать.
– Обещаю, – он целует меня, отступает и я нехотя разжимаю пальцы. Крис удерживает мои ладони, переворачивает правую вверх и смотрит на ободок кольца. Три искорки в ряд мигают в тусклом свете сумерек. – А ты обещай не делать меня тайной.
– Да, – воздух в легких вязкий, холодный. – Обещаю.
Настя отпирает дверь и молча впускает меня внутрь. Усмехнувшись, скрывается в дверях кухни.
– Твой чемодан в гостиной, – кричит она сквозь свист чайника. – Чай будешь? Или, сперва, душ?
– Чай, спасибо.
Кухня у Насти маленькая, выложенная светлым кафелем. Деревянные полки с одинаковыми баночками, тарелки стопкой в открытом шкафу, над плитой поблескивает хромом массивная вытяжка. Настя заливает кипяток в кружки, ставит одну передо мной. Я кручу пакетик и поглядываю на подругу.
– Как вчера вечер прошел? Выспалась?
Настя делает глоток, опирается бедрами о столешницу позади себя и задумчиво смотрит на меня поверх чашки.
– Хорошо. Кирилл проводил меня до дома. Уснула едва добравшись до кровати.
– Что? Но ты же просила… – она ухмыляется и я выпрямляюсь, отодвигаю кружку. – Насть, какого черта?
Подруга вздыхает, откидывает волосы. Тонкие пальцы легонько постукивают по голубому фарфору чашки.
– Ладно, что уж… – пожимает плечами она. – Просто мне невыносимо, когда я вспоминаю выражение твоего лица в церкви, на вашей с Максом свадьбе. Такое… неправильное.
Я открываю рот чтобы возразить и понимаю, что сказать мне нечего. Невольно касаюсь кольца на безымянном пальце. Оно так и не стало продолжением руки, естественной частью меня. С того дня, как впервые надела, я не переставая чувствую его тяжесть.
– Слушай, я не большой знаток, – грустно улыбается Настя. – Тут у нас Лера эксперт. Я позвала Криса, потом что была уверенна – ты обрадуешься. Те несколько месяцев на острове ты выглядела гораздо более счастливой, когда не встречалась с ним. Он умел тебя рассмешить, как никто. И он тебя, как бы… видел, что ли. Видел твою суть. А на общих фото с мужем ты совсем другая. Отстраненная, потерянная. – Настя кусает губу, от чего ее улыбка искажается, превратившись в скорбную гримасу. – Я хотела, как лучше. Иногда всем нам нужен небольшой толчок. Скажи, я не права?
Я бы и рада не согласиться, да смысла нет. Пришла пора признавать свои ошибки.
– Права, Насть.
23.
Я остаюсь у Насти еще на пять дней, пока не улаживаю все формальности с университетом. В среду вечером сажусь на рейсовый автобус и в промозглых сумерках приезжаю домой, в Кулдигу. Город встречает меня ветром и россыпью праздничных огней вдоль мощеных улиц.
До маминого возвращения с работы еще примерно полчаса, так что у меня есть время подготовиться. Я все решила. Всю дорогу из Риги я мысленно репетировала речь. Рассказать маме сложнее всего. Сложнее, чем рассказать Максу. В молодости, оставшись с маленьким ребенком на руках, маме пришлось трудно. Не так она планировала прожить жизнь – одинокая, измотанная, чужая в городе покойного мужа. Пусть мамины страхи живут во мне отголосками детских воспоминаний, но власти надо мной у них больше нет.
Едва закипает чайник, как я слышу щелчок калитки и шаги за окном. Мама врывается в кухню, несет с собой сырую свежесть декабрьской ночи, прижимает меня к холодной куртке. Ее глаза сияют, когда она оглядывает кухню, поворачивает голову в сторону гостиной. Мне сжимает грудь от мысли, что вот сейчас я разобью все ее надежды.
– А где Максим?
– Я одна, мам, – она смотрит на меня мгновение в недоумении, а потом ее улыбка трескается и исчезает. – Сядь. Я чай заварю.
Она садится, как была – в куртке и заснеженных сапогах. Вода грязными лужицами собирается у ног. Не совсем так, как я планировала, но уж как есть. Я говорю, а мама медленно качает головой, глядя в черноту остывающего чая. Она ни о чем меня не спрашивает и не упрекает, отчего я испытываю смешанное чувство облегчения и досады.
