Тут с меня сняли эту вуаль. В зрительном зале никого не было, только на сцене стояли два стола и доктор в плаще. На одном из столов спал старик. А может, и не старик, видно было плохо, но, как по мне, на вид – старый. Еще и дрых, как настоящий старик.
Тот тип в шляпе взял деньги у дока и оставил меня пялиться в пространство и надеяться, что они не заметят, что я все еще жив, хоть меня и пытались укокошить.
Доктор принялся точить нож, и тут я не удержался – позвал на помощь, наверное, а может, взвизгнул, как собака. Тут док вытащил свой платок и капнул на него какой-то голубой жидкости. Я пытался дернуться и убежать, клянусь, но был будто связанный, хоть мои руки и ноги никто не держал. У меня в голове помутилось. Док прижал платок к моему лицу, и тут снова этот запах – протухшего трупа и каких-то цветов, вроде дамских духов. А потом комната поплыла, стало темно, и я больше не мог кричать. Будто какое-то колдовство. Больно не было, хоть должно бы, но не было. Захотелось спать, а после этого все как в тумане. Если бы не проснулся без своей левой, – он кивком указал на пустой рукав, где когда-то была левая рука, – решил бы, что все это взаправду мне приснилось или что перебрал лишку в пабе прошлым вечером.
Очнулся я уже в больнице Святого Антония, чувствуя, что все тело горит. Лежал на одной койке с двумя другими беднягами, каменщиками, которым раздробило ноги каменюкой размером с остров. Жалкое мы втроем представляли зрелище, доложу я вам.
– И ты больше ничего не помнишь? – спросил Джек, наклонившись вперед.
Мунро покачал головой.
– Меня чуток подержали в больнице, все пытались понять, как я остался без руки. Я рассказал им и о том типе, и о театре, и о вонючем платке, обо всем, в общем, но, похоже, никто не обратил на меня внимания. Решили, что я обычный выпивоха, попавший в неприятности, но тут мне особо и возразить нечего. Сами понимаете, из больницы постарался выбраться побыстрее. Там жуткая вонь, всюду смерть, а один из парней на моей койке храпел, как простуженный слон. Кормили неплохо, если выковыривать из еды всех червей. Личинки, как и все мы, просто пытаются согреться и набить пузо, не нам их осуждать. Эй, я тут подумал, может, мне здесь плеснут чего покрепче чаю? С учетом того, что я вроде как прошел через тяжкие испытания, как говорится.
Хейзел кивнула, и Йона пошла достать виски из буфета.
– А доктора в больнице сказали что-нибудь о твоей ране? О том, почему тебе могли отнять руку?
– Заметили, что стежки очень ровные. Словно тот, кто все это проделал, разбирался в таких вещах.
– Можно?
Мунро пожал плечами и задрал рукав рубашки, показав все, что осталось от левой руки. Ее обрезали по суставу; ниже плеча ничего не было. И, как сказал Мунро, черные стежки были маленькими, ровными и аккуратными. Из раны выделилось немного гноя, и кожа вокруг нее была красной и воспаленной, но стежки оставались на месте.
– Но зачем кому-то отрезать тебе руку? – озадаченно спросил Джек. – Я просто не могу этого понять.
Мунро принесли виски, и тот, в благодарность подмигнув Йоне, сделал большой глоток.
– Чтоб я знал, – сказал он, вытирая рот рукавом уцелевшей руки. – Больше мне могилы не копать, вот что самое плохое. И как мне теперь найти честную работу? Я ее и с двумя-то руками не нашел.
– Мы что-нибудь тебе подыщем, – заверил Джек. – Можешь прийти работать ко мне в театр.
– Эй, вот это смех! – крякнул Мунро. – Меня не так уж долго не было, чтоб не знать, как там дела. Закрыт из-за чумы, так ведь? Как там твоя работа в театре, Джек?
Джек спрятался в своем кресле.
– Можно найти что-то в Хоторндене, – сказала Хейзел. – Нам всегда нужны работники в сад. И… и ты же стрелок? Уверена, кухарка обрадуется нескольким кроликам.
Мунро выпятил грудь.
– Даже с одной рукой я самый лучший стрелок в Шотландии, уж это я вам зуб даю. Спасибо, мисс. На самом деле.
И он встал, сдергивая шапку, чтобы отвесить низкий поклон. Из его карманов на пол посыпались игральные карты и несколько фальшивых монет, и он залился краской, быстро распихивая их назад.
– А больше тебе рассказать нечего? Ты больше совсем ничего не помнишь? Может, там был одноглазый человек? Тот доктор, в анатомическом театре, был с повязкой на глазу?
Мунро снова глотнул виски.
– Это вся история. Пробыл в больнице, пока не отпустили домой, заглянул в паб, а потом отправился сюда, искать Джека. А насчет доктора… Точно не скажу. Эта часть вся будто в тумане. Я бы не заметил, даже будь он трехглазым, сказать по правде.
Хейзел села, задумавшись. Кто-то похитил Мунро, использовал на нем эфириум – а чем еще это может быть? – и отрезал руку. Это все, что было известно. Среди неизвестных были «кто» и «почему». Неизвестный некто вызывал беспокойство, но не такое сильное, как возникший вопрос: когда он снова нанесет удар? Потому что было очевидно, по крайней мере Хейзел, что, кто бы ни похищал и ни калечил бедняков в Эдинбурге, он явно не собирался останавливаться.
Хейзел отправила Чарльза за констеблем, который прибыл в Хоторнден на закате. Его усы были густыми и щетинистыми, как метелка, а ноздри раздраженно раздувались с того самого момента, как он пересек порог.
– Пожалуйста, присаживайтесь, – обратилась к нему Хейзел. – Йона, принеси горячего чаю.
– Спасибо, мисс, – ответил он и чинно устроился в кресле напротив Мунро, развалившегося на диване.
Хейзел поморщилась, взглянув на Мунро глазами констебля: вымазан в грязи и саже, рукава рубашки обтрепаны, вокруг витает запах алкоголя.
– Итак, – подвел итог констебль, когда Мунро закончил свою историю, – ты напился, увидел кошмар, а наутро проснулся без руки.
Хейзел разгневанно поднялась.
– Нет, все совсем не так! Что-то происходит в Анатомическом обществе – неизвестно, замешаны ли в этом его члены, но преступники используют анатомический театр. И их эфириум. Вам необходимо по меньшей мере провести расследование!
Теперь поднялся констебль. Его усы тряслись, пока он говорил, а изо рта с каждым звуком «п» летели капельки слюны.
– Вы… мисс… не пытайтесь приказывать, что мне необходимо предпринять. В этом или любом другом случае. Поскольку вы родом из достойной семьи, я, пожалуй, предположу, что этот… этот… этот жалкий шарлатан обманом пытался добиться вашего сочувствия и денег, а не что вы по собственной воле вызвали меня, желая сыграть грубую шутку.
– Сэр, вы не так поняли, – сказала Хейзел. – Он говорит правду. Он не единственный, кто лишился части тела. Что-то…
Констебль перебил ее, пренебрежительно фыркнув и покачав головой.
– Ваш мозг слишком празден, мисс. Вы его совсем не используете. – Он надел шляпу и наклонился к Хейзел, чтобы сказать кое-что, не предназначенное для ушей Мунро. – Между нами говоря, такое сплошь и рядом случается с этим сбродом из Старого города. Они находят жалостливого человека и выдумывают всевозможные истории, чтобы вызвать как можно больше сочувствия.
