– «Мертвые учат живых». Я прочитала это в книге.
Подземелье освещалось факелами, закрепленными на стене, и несколькими газовыми лампами, стоящими на рабочем столе. Окон не было, не считая решетчатого глазка в двери, который Хейзел плотно прикрыла, как только закрыла и заперла дверь. На столе расположилась коллекция странных серебряных инструментов. Некоторые из них Джек узнал к примеру, ножи и пилы для костей. Но у других были загнутые края и ручки, как у ножниц. Они явно были из разных наборов: одни ржавые, другие новые и блестящие. Словно собранные сорокой, хватающей все, что сможет стащить.
На стене висели две пары оков, при помощи которых пленников, должно быть, подвешивали за запястья.
– Это место используется? – спросил Джек слегка испуганно. – Как темница, я имею в виду.
– Вполне может, – ответила Хейзел.
Джек рассмеялся.
– На самом деле, – сказала Хейзел, – я не думаю, что здесь когда-нибудь бывал хоть один пленник. Сколько себя помню, оно всегда пустовало. До сих пор.
Джек взял маленький скальпель с деревянной ручкой и покрутил его между пальцев.
– До тех пор, пока ты не превратила его в свою тайную лабораторию.
– Что-то вроде того.
– А твои родители не возражают? Что их маленькая девочка бегает по ночам в подземелье под замком и водит дружбу с воскрешателями?
– Мой отец несет службу на острове Святой Елены, охраняя Наполеона в изгнании. А мать, – Хейзел замялась, пытаясь подобрать правильные слова, – на отдыхе, в Англии. Но даже когда она здесь, особого внимания мне не уделяет.
Что-то такое было в лице Джека – может, лукавый изгиб губ, может, глубина спокойных серых глаз, казавшихся бездонными, словно безмятежный океан, – отчего ей хотелось рассказать ему все, поделиться тем, что никогда еще не произносила вслух. Может, как раз потому, что никогда не произносила этого вслух.
– Вот как, – протянул Джек, подходя ближе к Хейзел, отчего свет факела заплясал на его лице. – Значит, ты совсем одна в этом огромном замке. Не думал, что леди хоть когда-нибудь остаются одни.
Внезапно Хейзел словно током прошибло, и она поняла, насколько глупо себя вела. Рассказала незнакомцу, где живет, пригласила его зайти, да еще и сообщила, что осталась без защиты. А ведь Джек мог быть опасен. Он мог состоять в шайке грабителей, только и ждущих его сигнала, чтобы ворваться в Хоторнден и обчистить его, а Хейзел бросить в углу, связанную и с кляпом во рту.
Тут Хейзел невольно потянулась за самым большим ножом на столе.
– Возможно, я не из таких леди, – сказала она.
Джек окинул ее взглядом с ног до головы, а затем рассмеялся так искренне и по-детски беззаботно, что Хейзел сразу же поняла, что у него и в мыслях не было ее грабить.
Сердце у нее бешено стучало, и она была рада, что в тусклом свете факелов и ламп не разглядеть ее покрасневших щек. Хейзел откашлялась.
– Итак, мой опытный образец. Его можно положить на стол. – Она указала направление ножом, зажатым в руке.
– Будет исполнено. – Джек оторвал от нее взгляд и шагнул к тачке.
Она отвела глаза, когда Джек перетаскивал тело и укладывал его конечности так, словно это просто человек, спящий под покрывалом.
– Простыню накинуть или снять?
– Снять, – сказала Хейзел. – Пусть лучше будет снята. Я все равно собираюсь его осматривать. Сколько я тебе должна? – Она вытащила кошелек из-под фартука. – Шесть гиней, полагаю?
– Это свежий труп, выкопал его только сегодня ночью! Десять гиней.
– То, что ты его сегодня выкопал, не значит, что он был сегодня похоронен. По запаху так точно не скажешь. Семь гиней.
– Девять, или я отвезу его прямиком в Старый город и продам цирюльнику на Хеймаркет-стрит. Он хороший покупатель, всегда платит, сколько скажу.
– Восемь гиней и три шиллинга, – сказала Хейзел. Она протянула ладонь с лежащими на ней тяжелыми монетами.
Джек засомневался, но затем все-таки смахнул их в свою ладонь.
– Идет.
Спрятав деньги в карман, Джек эффектно сдернул простыню, открыв сморщенный труп – женского пола, словно усохший и покрытый восковым налетом. Подземелье заполнила мешанина запахов: сладковатый, тошнотворный запах гниющего мяса и тухлых яиц, тяжелый мускусный дух от личинок.
– Вот, – сказала Хейзел, протягивая Джеку апельсин, утыканный семенами гвоздики. Другой такой же она уже поднесла к носу. – Помогает от запаха.
Джек взял его с благодарностью.
– Об этом ты тоже прочитала в книге?
– Вообще-то да, – подтвердила Хейзел.
У покойницы были холодные голубые глаза и волосы как солома. Навскидку Хейзел могла предположить, что они были ровесницами. Женщина – девушка – жила в тяжелых условиях, это Хейзел читала по ее телу, как по раскрытой книге. Ноги у нее были обмороженные, с искалеченными плохой обувью ступнями. Ногти были желтыми и обломанными. По всем конечностям змеились цепочки синяков. На затылке, там, где ее соломенно-желтые волосы были сбриты, виднелись шрамы и круглые следы, оставшиеся, видимо, после кровопускания. Девушка попадала в больницу для бедных, и ее лечили, пуская кровь при помощи ланцета и горячих банок. Хейзел никогда не видела подобной процедуры, но читала о ней. Глядя на следы – яркие, багровые, идеально круглые синяки, словно покойная сражалась с каким-то чудовищем из морских глубин, – Хейзел решила, что эта процедура намного более жестока, чем описывается в ее книгах.
У девушки был еще один шрам, длиной не менее тридцати сантиметров, идущий по центру, между ее грудями, и зашитый такими аккуратными стежками, что те были практически невидимы.
Хейзел задумалась, что за болезнь потребовала такой операции. Возможно, кто-то пытался спасти девушке жизнь.
Джек получил свои деньги, но не спешил уходить, из-за плеча Хейзел разглядывая тело.
– А она… ну, знаешь… это из-за лихорадки?
– Римской лихорадки? – растерянно переспросила она.
Джек кивнул. До него доходили слухи. Священник, отпевавший ее, на похоронах молился о том, чтобы Господь дал им лекарство.
– Нет, – заверила Хейзел, – определенно нет.
Джек подошел ближе.
– Откуда ты знаешь? Все говорят, что она умерла от этого!
– Правда? Нет, вот, смотри… – Хейзел использовала простыню, чтобы повернуть тело и показать Джеку ее чистую спину. – Нет бубонов. Ни одного фурункула. Именно из-за них римская лихорадка получила свое имя.
– А не потому, что пришла из Рима? – Раньше Джек неоднократно слышал, как рабочие в Ле Гранд Леоне кляли «этих проклятых итальяшек» за болезнь, которая угрожала их заработку.
– Нет, конечно нет. Дело в том, что одним из главных симптомов, помимо жара, считаются фурункулы, наполненные кровью. И когда они лопаются, то становятся похожими на раны от ножа. Как у Юлия Цезаря на ступенях Сената. В Риме. Plaga Romanus.
