Немного помявшись, я все же согласился:
— Быть посему, боярин, твое право. Коли хорошо подумал… Что же, у нас целый день на подготовку. Хорошо бы найти чистое исподнее и перешить его так, чтобы свободно накинуть его сверху на степняцкий халат и кольчугу. Даже в качестве плаща — светлое на белом снегу будет не так заметно. Кроме того, нужно определиться, кого мы отправим гонцом к воеводе в Переяславль — а кого к князю Юрию Всеволодовичу…
…День в спешных приготовлениях пролетел быстро. Сразу после раннего приема пищи вся группа, включая спасенных полоняников, углубилась в лес, где мы и разделились. Так, большая часть дружины вместе с увечными и с недовольным Микулой во главе отправилась вниз по течению реки. Им придется искать любой возможный кров и поднимать раненых на ноги — а при случае защищать мирняк. Так что задача у ельчанина и отправившихся с ним воев далеко не такая безопасная, как может показаться на первый взгляд.
Четверых наиболее смышленых и красноречивых дружинников, разбитых по парам, мы отправили гонцами на север — а сами весь день шли лесом, чтобы подобраться к Оке и уже по льду реки ночью обойти город. Учитывая плотность степняцких разъездов — задача далеко не тривиальная. У меня, правда, возникла шальная мысль напасть на один из них, перебить, завладеть лошадьми и уже под видом дозора подойти к лагерю. Но, разглядев с лесной опушки один из дозоров, насчитывающий семерых всадников, от идеи отказался — стоит уйти хотя бы одному татарину, чтобы весь план накрылся медным тазом. Лучше пробовать силы ночью, как и договаривались изначально — воспользовавшись импровизированными маскхалатами и понадеявшись на наше малое число. Дозоры ведь рыщут в поисках сильных отрядов, а не горстки орусутов… Да и к вечеру (судя по моим сновидениям) монголы, видимо всполошенные нашим нападением на обоз, поймут, какими ничтожными силами мы атаковали на самом деле. А значит, число дозоров должно сократиться…
Так оно и получилось. Как только сумерки сгустились, мы вчетвером спустились на лед и двинулись к Рязани, напряженно всматриваясь вперед в страхе заметить приближающийся конный разъезд. Но — пронесло. Всадников заметили уже у города, и, двигаясь под самым берегом, спешно залегли в снег, пережидая, пока дозор удалится к лагерю. А потом очередной рывок вперед — и вот, мы уже поднялись наверх да обогнули крепость.
И теперь с каждым шагом стена надолбов становится все ближе…
Все пространство вокруг заливает белесый, призрачный лунный свет, и если бы не «маскхалаты» — нас бы уже заметили. Пока же маскировка здорово выручает, да и пробираемся к частоколу мы между двумя дозорами, выдавшими свое положение кострами. Возможно тот факт, что ночь сегодня ясная и очень светлая, на самом деле сыграл нам на руку: татары ведь наверняка уверены, что при полной луне заметят пошедших на вылазку орусутов. И потому вряд ли очень старательно вглядываются в сторону Рязани — скорее отогреваются у костров, проклиная сильный мороз и то, что именно им выпал черед сторожить подходы. В любом случае четыре фигуры в белом, следующих к надолбам чуть пригнувшись, пока никто не заметил…
Мы молчим. Ни я, ни Кречет, ни Коловрат со Жданом за все время пути не произнесли и десятка слов. Сейчас — чтобы не выдать себя лишним звуком. А до того — наверное, потому, что говорить ничего не хотелось… Каждый из нас решился пожертвовать собой. И каждый в душе наверняка переживает, скорбит, скучает по близким… Сомневается.
Сомневается так же, как сомневаюсь и я…
Утренняя решимость после увиденного наяву уже давно растаяла туманной дымкой под лучами солнца… Сейчас, механически переступая ногами, я либо гоню от себя тяжкие думы (и тогда идти становилось легче), или вновь уступаю унынию, сокрушаюсь над очень простой мыслью: меня сегодня не станет. Точно не станет.
И вот поверить в это, как и принять, оказалось выше моих душевных сил.
Самопожертвование… Высшая воинская, да и просто людская доблесть… В пылу схватки, когда адреналин в крови зашкаливает, ты готов на многое — и с присутствием смерти не то, чтобы смиряешься, а скорее о ней просто не думаешь. Не успеваешь подумать. Успеть бы ударить первым и точно попасть, или выстрелить! Где-то в глубине души понимаешь, что враг может оказаться быстрее, точнее, удачливее — но не предаешь этому особо значения. Ибо помимо потаенного страха тебя ведет и боевая ярость, и ненависть к врагу, и азарт, и отчаянное желание победить, взять верх в схватке! И слепая вера в то, что сегодня у тебя ТОЧНО все получится, и ты еще увидишь закат этого дня…
Совсем иное — подниматься на свою «Голгофу» сознательно, отдавая себе полный отчет в том, что тебя не станет. И делать это ни на кураже, ни на адреналине, а с холодной головой, с ясными мыслями… Что тут скажешь? Страшно. Ведь как вообще такое может быть — ты сейчас есть, а потом миг, и все?! Пустота? Чернота?!
В такие мгновения задаешься острым вопросом — а стоит ли оно того?! Ну, хотя бы в этом я могу твердо себе ответить — да, стоит. Судя по сну, Юрий Ингваревич подготовил многоуровневую, эшелонированную оборону Рязани, и если отнять у татар порох, то им останется лишь завалить своими трупами будущую брешь в стене вровень с городнями! Впрочем… Впрочем, у них еще останется запас огнесмесей. Но последние куда менее действенны против живой силы, чем фугасные пороховые «бомбы», и не обладают они столь мощным психологическим эффектом. А, кроме того, огнесмеси на основе нефти Батый вынужден экономить — и даже если он пустит их в ход против фаланги пешцев-гридей, то и результат будет уже заметно слабее, и стратегический запас растратится…
А это значит, что Рязань продержится дольше. А это значит, что под стенами ее погибнет больше татар. А это значит, что поганые или вовсе не возьмут стольный град княжества, или потеряют здесь столько воинов, что не смогут продолжить покорять Русь. А это значит, что Пронск уцелеет — как и любимая женщина, носящая под сердцем нашего ребенка.
Хотя ведь все это вилами по воде писано…
Но попытаться подорвать пороховой склад мы все одно должны.
Еще бы найти его…
В общем, с ценой я определился. Моя жизнь в обмен на жизнь Ростиславы и будущего малыша — и быть может, сотен уцелевших благодаря отсутствию пороха у монголов дружинников. И тысяч уцелевших гражданских, оказавшихся в западне в городе…
Остается лишь незакрытым вопрос — а что будет после?
После того, как для меня здесь все кончится?!
Есть ли что-то после конца — или когда сердце остановится, а в глазах потухнет свет, то все?!
И матери с отцом я также никогда не увижу, не вернусь в свое настоящее?!
Не зря говорят: «на пороге смерти атеистов нет». В такие моменты реально хочется верить, что это не конец, что что-то еще будет, ожидает меня… Может быть даже что-то хорошее…
В этом плане искренне верующим попроще — наверняка попроще. По крайней мере, так кажется… Но ведь серьезно, для верующего человека смерть — это лишь переход к встрече с Богом. Правда, страшновато задумываться о том, что всю твою жизнь, все хорошие и плохие поступки взвесят — и определят, что тебя ждет. Райские кущи — или геенна огненная. И то и другое — длиною в вечность…
