— Когда закончите — развяжите и гоните прочь пешими, в сторону Пронска. Кто посмеет пойти следом за нами, перебить стрелами — нельзя, чтобы они предупредили своих! Всех наших раненых собрать, отвести обратно в дома. С ними пусть останутся по одному соратнику из десятка, десятники определят, кто… Остальные — как можно скорее готовимся к выходу, забираем стрелы половецкие, лошадей! Нужно успеть спасти наших полоняников прежде, чем их доведут до стана Батыя!
…Сборы заняли минимум времени — ибо мы очень спешили. Дело вот в чем: расстояние по реке от Пронска до Рязани (современного мне Спасск-Рязанского) составляет что-то около ста двадцати километров, плюс-минус. В среднем орда делает марш от двадцати пяти до тридцати километров в день — речь именно об орде, а не летучих передовых отрядах (как тумена Субедея), способных вырваться вперед. Основная же масса всадников вынуждена плестись со скоростью движения обоза… Мы же за два дня прошли километров под восемьдесят — до Рязани по-хорошему нам остался один дневной переход! Если монголы шли по Проне пять дней, вылазку Юрий Инвагревич организовал на вторую ночь осады, то выходит, что она случилась прошлой ночью. Если я не ошибся в расчетах… А до Переяславля-Рязанского (куда и «перенесли» Рязань по указу Екатерины II) от столицы еще под пятьдесят километров, причем Субэдэй тратился на захват заложников, грабежи и формирование обоза — значит, идти ему как минимум два дня, на третий произошел бой… Так, получается, что он состоится сегодня! Но в любом случае, помочь Еремею Глебовичу мы не можем — а вот полоняникам должны успеть, коли поднажмем! Ибо разделилась половецкая тысяча вчера днем — и если налегке всадники прошли под пятнадцать верст, остальные формировали обоз (да продолжали куражится с бабами!), и выступили только этим утром… Верст пять они пройти за сегодня уже наверняка успели — а значит, отрыв составляет все двадцать! И если до вечера их не догнать, то в сумерках обоз с полоном присоединиться к орде!
Если бы не масса трофейных жеребцов — рассчитывать перехватить их было бы бессмысленно. Но заводных коней у нас теперь много — и шанс, пусть и небольшой шанс вызволить мирняк все же есть…
В строю от дружины осталось всего ничего — под сотню ратников, и даже учитывая, что мы справились с вдвое большим отрядом, легкой прогулки никто не ожидает. Для меня самой радостной новостью была та, что Ждан уцелел — но на этом радости временно кончились: нам предстоит бешеная погоня и нелегкий бой, во время которого враг наверняка попробует прикрыться мирняком, словно живым щитом!
Собственно, с хашаром поганые так и поступают.
…Утоптанный, примятый снег на льду, сливающийся в единое белое полотно, да заснеженный лес по берегам реки, с изредка встречающимися прогалинами — как кажется, пейзаж не меняется вот уже несколько часов. Ход времени, к слову, удается отследить лишь по движению небесного светила, уже опасно клонящегося к закату — еще чуть-чуть, и начнет ведь смеркаться! А так меня не покидает ощущение, что скачем мы целую вечность — и одновременно с тем, что отправились в погоню только пять минут назад…
Никто не ведет отвлекающих от тяжких дум разговоров, даже одиноких возгласов не раздается вокруг меня — только хрипы лошадей до сбивчивое, сопящее дыхание людей… Правда, трофейная коняга подо мной хрипит уже реально пугающе — еще чуть-чуть, и падет! Уже третья… И последняя — выбирали мы себе самых крепких жеребцов противника, забраковав вторую половину как пострадавших в сече или слишком дохлых. Тяжело дыша, я чуть торможу коня, после чего с явным усилием покидаю седло: поясница отчаянно ноет после продолжительной гонки, бедра налились свинцовой тяжестью, в глазах темнеет от резких движений — устал. Все мы устали… За время «марш-броска» даже не пытались устроить привала, подкрепляясь сушеным мясом и водой в моменты, когда переходили с рыси на шаг.
Но воины не ропщут — особенно после того, как мы миновали место ночной стоянки татарского обоза. На которой остались десятки жертв поганых — среди них распластались на льду и женщины с распоротыми животами, и зарубленные детки, и обезглавленные старики… Все, как я говорил, все мои страшные догадки воплотились в жизнь! Став бессильными свидетелями уже случившемся расправы, дружинники ускорились уже без команды, страстно желая предотвратить повторение кошмара! На этой войне им уже не раз доводилось проливать кровь, и ратники понимали, чего ждать в случае поражения. Но так получилось, что все мы впервые стали реальными свидетелями военных преступлений, а точнее жестокой расправы над беззащитным мирняком… И вои ожесточились, собрались, рассвирепели! Теперь все то, о чем я говорил еще после боя, стало для них осязаемым, живым — личным. Я уверен, что отдай я приказ о казни полона именно сейчас, рука бы ни у кого из воев не дрогнула… А ведь были ещё жертвы — из тех пленников, кто просто не смог держать темп движения обоза поганых. Их безжалостно зарубили и бросили на льду — в основном молодые девушки, кто от сильной боли не смог идти слишком долго… Некоторых снова насиловали, прежде чем убить — оставив лежать с бесстыже задранными подолами и широко раздвинутыми ногами.
И ведь никого не пожалели, твари! Никого!!! Не тронула выродков ни девичья красота, ни отчаянные, едва ли не детские мольбы только-только переступивших порог девичества жертв… Отводя взгляд от тел тех, кого нам уже никак не спасти, я невольно замечал слезы на глазах молодых воинов — да и у самого мутная пелена периодически застилала взор… У тех же гридей, кто постарше, почернели лица, а во взглядах загорелся такой мрачный, жуткий огонь, что я едва удержался, чтобы не напомнить им про их утреннюю сердобольность!
Так хотелось хоть как-то выплеснуть накопившуюся в душе черноту…
Но изувеченным ублюдкам и так не уйти — а мы все еще преследуем обоз, насквозь мокрые от пота, замерзающего прямо на стеганках! И подгоняя коней с каждой новой "находкой"… Броню пока все сняли — в ней скакать было бы просто невыносимо…
Перевесив седельные сумки на Буяна и погладив жеребца, мысленно попросив прощения у верного боевого товарища за последующую гонку, я уже запрыгнул в седло, как вдруг впереди показался воин в половецком халате, с половецкий же саблей, луком и стрелами, на половецком жеребце, ведущий за собой еще двух коней. Мгновение спустя я узнал во всаднике ливенского дружинника — его лицо примелькалось мне за время боев, но имени я сейчас не вспомнил. Между тем русич, доскакав до нас настоящим галопом, с трудом выпалил наверняка пересохшим горлом (до того хриплый у него голос!) столь ожидаемое нами послание:
— Все! Показался впереди обоз… Ждан ждет приказа!
Выслушав гонца, я молча схватился за седельные сумки, спешно извлекая из них свернутый юшман, шелом да наручи — и моему примеру последовали все без исключения семь десятков ратников… Оставшиеся жн три десятка воев, пересев на самых быстроногих и выносливых степняцких коней, загодя облачились в трофейные, практически не забрызганные кровью халаты половцев, напяленные поверх кольчуг, и взяли с собой лишь половецкое оружие. Они сразу вырвались чуть вперед, выполняя функцию головного дозора, следуя на полверсты впереди нас… И одновременно с тем являются моим «троянским конем».
