И никто из них не услышал в пылу схватки далекого, слабого отзвука другого русского рога, принадлежавшего тысяцкому голове Захару Глебовичу, прозвучавшего в последний раз… Хотел было воевода вернуться к лагерю да прийти на помощь соратникам. Да показалась вдруг из-за дальнего изгиба реки голова тумена Бурундая, покинувшего ночную стоянку еще в сумерках да спешащего ныне к Пронску! Замер потомок берендеев, выбравших когда-то союз с русичами да столетиями честно сражавшихся с ними бок о бок… Замер в ужасе, когда осознал, какая могучая рать идет на помощь поганым, и что если поспеет она к кипящей в лагере сече, то сгинут все защитники града!
Можно было уйти со льда да скакать к своим, упредить о новой опасности, но чем это поможет соратникам, и так сражающимся с втрое превосходящим ворогом? И вновь взгляд тысяцкого упал на два высоких берега, густо покрытых лесом да узко сжавших русло реки… Выждал воевода немного, пока ворог приблизится, а после обратился к выжившим гридям, вроде негромко, да все услышали:
– Не приказываю, братья, не могу приказать. Только прошу…
После чего развернулся Захар Глебович лицом к поганым, на миг представив перед внутренним взором нежное лицо Мариши, любимой жены, да лики сыновей – старшего Степана, уже отрока, да меньшого, еще по-детски пухленького добряка Никиты… И послал жеребца в галоп, да дико, пронзительно вскликнул от боли, раздирающей душу на куски, – никогда уже не увидеть ему любимых!
Ни разу он не оглянулся назад, а если бы оглянулся, то увидел бы, как скачут за ним все четыре десятка уцелевших в предыдущей сече гридей…
А после – таранный удар и яростная, дикая схватка, неожиданно для поганых затянувшаяся! Вроде и горстка орусутов их атаковала, да ведь не обойти панцирных ратников, в грудки приходится драться! Лишь звенят мечи дружинников, встречаясь с саблями, тяжело падают на щиты и шеломы их топоры, сбивают нукеров с ног булавы… Не слышно даже боевых кличей – берегут вои хриплое, тяжелое дыхание…
Кто двух, а кто и трех поганых успел забрать каждый из ближников Захара Глебовича, а когда осталось их всего трое, подтянул он к губам рог да затрубил что есть силы в отчаянной, безумной надежде упредить русичей о новой опасности! Сколько смогли, задержали поганых… Да второй раз набрал воздух в грудь, чтобы вновь затрубить, но померк вдруг в очах храброго витязя свет…
Не мог знать воевода, что не услышит никто его последнего зова… Не мог он знать и того, что, задержав тумен более чем на половину часа, он подарил соратникам те драгоценные минуты жизни, что позволили им отойти к вратам Пронска…
Глава 12
В небольшой белокаменной церкви очень душно и жарко от множества горящих свечей и от скученности людей, ее заполнивших. А негромкий голос священника, ведущего панихиду, перекрывают горький плач да причитания вдов и матерей, потерявших сегодня мужей и сыновей… Поневоле становится тошно оттого, что косвенно в их гибели виноват именно я – как человек, предложивший и настоявший на авантюрной вылазке и атаке превосходящих сил врага.
Впрочем, с другой стороны, я же был прав – авантюра ведь кончилась бы твердой, уверенной победой! Кадан мертв, тургауды истреблены едва ли не под корень, от тумена осталось чуть более трети нукеров, катапульты сожжены, китайцы… Китайцы погибли, увы, не все. Но полутора тысяч оставшихся в строю кипчаков и примерно двух тысяч гулямов, фактически потерпевших поражение в полевой схватке, явно не хватило бы для штурма Пронска!
Однако еще не успели закрыть ворота за последними отступившими в Пронск дружинниками, как под обескураженными взглядами стоящих на стенах ополченцев и простых жителей из-за изгиба реки показалась огромная колонна поганых… Словно невиданная змея, она стала выползать на открытое пространство, и вскоре первые ряды свежих татар уже вступили в недавно разоренный лагерь.
И ворогов, по всем прикидкам, явилось не менее тумена!
Трудно описать словами чувства, переполнившие защитников града. Вот только что казалось, что в невероятно напряженной схватке, унесшей столь много жизней, мы взяли верх! Но тут же на наших глазах враг усиливается многократно, и численность его становится еще большей, чем до вылазки… Правда, трезво мыслящие люди прекрасно понимали, что не случись вылазки, и огромная, по местным меркам, объединившаяся орда так или иначе захватила бы город. Но много кто способен оценить обстановку с холодной головой среди тех, кто лишь недавно вышел из схватки? Кто потерял родного, близкого человека, с кем еще утром разговаривал? Тепло чьих прикосновений еще помнит тело, а в ушах словно наяву стоит голос любимого?!
Впрочем, вои, пришедшие с нами в Пронск, еще какое-то время сохраняли относительную бодрость духа: у Бурундая ведь не было мастеров осадного дела, китайцы Кадана вроде бы все погибли в схватке. Чего нам бояться? Ну постоят под градом, чуток поголодают, но без пороков им все одно не разгуляться! Единственное уязвимое место крепости – ворота, кои сразу же после вылазки принялись закладывать камнем местные умельцы. Также мы принялись рубить и все сходни, ведущие с внешней стены к периболу. Городни ведь по периметру соединены между собой настилами-раскатами обламов – этакой «балконной» галереей, вынесенной вперед на бревенчатых консолях. Кстати, обламы оборудованы специальными щелями для обстрела подошвы крепости, а вынос вперед не позволяет приставить к ним лестницы от вала! Боевой ярус же надвратной башни располагает еще и варницей – отверстием в полу для выливания вара, то есть крутого кипятка.
Этакие деревянные машикули, и я бы не сказал, что на минималках!
Так что в дружине нашей общее видение ситуации было примерно таким: хрен татары сквозь ворота пройдут! А если и пройдут, на второй стене их есть кому встретить, перибол же и вовсе превратится в коридор смерти для поганых, простреливаемый с двух сторон! И пусть воев в Пронске осталось откровенно маловато, но для защиты не столь и великого по длине участка внешней стены четырех сотен дружинников нашего отряда должно хватить. К слову, в гроднях вои запланировали также и ночевать, ибо где там в городе искать себе ночлег? В домах горюющих матерей и жен?! Лучше уж на боевом посту – холодновато, конечно, но если закрыть бойницы, не замерзнем… А уж если сравнивать с ночевками под открытом небом, то вообще лепота!
Конечно, уцелевших именно пронских ратников это решение не касалось…
Кречет коротко переговорил с воеводой Мирославом, на время возложившим на себя обязанности командира гарнизона. Тогда они и определились, что первый рубеж обороны занимаем мы, а вот внутреннюю тыновую стену берет на себя уже пронская дружина – две с половиной сотни уцелевших ратников. Еще под сотню перераненных, но способных удержать меч воев, под началом едва стоящего на ногах Коловрата (вот с ним, увы, пока что не получилось даже парой слов перекинуться) отправили в княжеский детинец… А из ополченцев решили сформировать небольшие дозоры, распределив между ними оставшиеся участки стен. И пусть со стороны крутых обрывов Покровского холма штурм кажется невозможным, все же страховка не помешает…
