9.11.
Я с полотенцем, телефоном и картой в руках отсидела в очереди и наконец зашла в кабинет, легла на кушетку, обнажила живот.
Всё по старой схеме: печень, поджелудочная, желудок, селезёнка, почки, кишечник. На последнем они остановились.
– Деточка, да у тебя аппендикс воспален, – ахнула врач.
– Странно. Живот не болел никогда, – вспомнила я.
– Надо удалять…
– Весело, – с сарказмом заметила я и начала стирать гель со своего тела.
– Я напишу заключение. Скажешь своему врачу.
– Да, хорошо.
– И, чем быстрее, тем лучше.
– Я поняла.
9.34.
Я нашла своего врача, всё ему объяснила, и к обеду он перевел меня в хирургическое отделение. Операцию назначили на завтра.
15.40.
После обеда пришли результаты крови. Никаких противопоказаний к операции не было, а в общем анализе ярко выраженные признаки воспаления.
18.35.
У меня начал побаливать живот, как раз справа внизу.
«Только бы не перитонит!» – думала я.
15.08.2006 – вторник
6.27.
Когда явилась медсестра, я сообщила ей о болях. Она ушла и вернулась только через час, но уже с врачом.
7.30.
– Сильно болит? – спросил он, помяв мой живот.
– Да, – призналась я. – С учётом моей слабой восприимчивости к боли – очень сильно.
– Давайте на рентген. Срочно.
8.14.
Меня отвели в отделение лучевой диагностики, сделали снимок брюшной полости. Обещали подготовить результат через полчаса. А куда я могла деться?
8.40.
Вернувшись в палату, я приняла вынужденное положение, свернувшись в клубочек. Было невыносимо больно. Так, что даже слезы сами текли из глаз.
Я с трудом взяла телефон, позвонила маме.
9.54.
Она приехала через двадцать минут после моего звонка и поставила «на уши» всё отделение.
Пришел мой врач и сообщил, что на снимке полость выглядит, как белое пятно – признак обширного перитонита.
10.24.
Мне провели премедикацию и прочие необходимые процедуры, повезли в операционную.
Анестезиолог познакомился со мной, заболтал меня до полусмерти, пока мне привязывали руки к столу. Затем надел маску на мое лицо и попросил сосчитать от десяти до одного.
Последнее, что я помню – цифра «шесть», невыносимое желание поскорее избавиться от жуткой боли, свет операционной лампы и тихий голос медсестры.
Я знала, что будет дальше – в институте, да и в училище всё это проходили, но думать об этом не было сил. Я просто уснула.
10.39.
Теплое прикосновение и ласковый баритон. Это Герман. Как он был мне сейчас нужен, и он пришел ко мне. Всё время операции я была с ним. Он не давал мне думать о боли, заставляя меня улыбаться.
– Ты делаешь меня живой теперь, – призналась я, остановившись с ним посреди леса.
– Ох, – он тяжело вздохнул, – если бы ты знала, что сейчас ты на краю пропасти…
– Герман, я так боюсь… – я почти спустилась на шепот, стараясь не выдать своего настоящего животного страха.
– Ты еще жива, поверь мне. Этой ночью тебе не удастся сбежать со своей бессмертной душой от моего преследования, – он хищно улыбнулся, хоть я и уловила глубокую грусть в его взгляде. – Если бы ты знала, как холодна твоя кожа, когда я касаюсь её. Если бы ты знала, как я боюсь тебя потерять. И сейчас я встаю перед тобой на колени и молю о том, чтобы ты наконец хоть что-нибудь почувствовала, чтобы ты не проиграла свой бой. Если твоё сердце ещё бьется, и ты правда ещё жива, тогда убеги вместе со мной
12.
14.50.
Меня кто-то осторожно будил. Я с трудом открыла глаза и увидела знакомое лицо врача – реаниматолога.
– Вот, мы снова с Вами увиделись, – улыбнулся своей ослепительной мимикой он.
Я что-то попыталась ответить, но раздалось только невнятное мычание.
– Я Вам всё сейчас расскажу…
Он поставил рядом стул и сел около моей кровати, взяв меня за руку.
Я помнила, какая холодная была его кожа при нашей первой встрече. Теперь же она показалась мне безумно горячей. Получается, моя в несколько раз холоднее…
– Вам повезло, – начал он, – ещё бы несколько часов…
Я внимательно на него смотрела. Он опустил взгляд и застенчиво улыбнулся.
– Знаете, если бы Вы не попали в аварию, то сейчас бы развился сепсис и…
Я закрыла глаза.
– Ладно, не будем о грустном. Теперь с Вами всё хорошо, и Вы идёте на поправку.
Я уснула.
22.10.
В палате было тихо. На соседней кровати тихо похрапывала старушка после инфаркта.
«В этом мире нет ничего интересного…» – подумала я.
Прислушавшись к своим ощущениям, я поняла, что ничего не чувствую. Совсем ничего: ни ноющих болей в области шва, ни перистальтики, ни, даже, собственного сердцебиения.
16.08.2006 – среда
7.38.
Врач разговаривал с моей соседкой по палате, что-то объяснял ей, затем подошёл ко мне.
– Сегодня переведем Вас в общую палату, – сообщил он мне и положил руку мне на лоб. – Сейчас уберу трубу из носа и рта. Сможем поговорить. Надо будет ещё сделать перевязку.
8.00.
Он удалил лишние дренажи, и я наконец смогла произнести членораздельную фразу.
– Вы со всеми так..?
– Что? – уточнил он, улыбаясь.
– О всех так заботитесь?
– Нет, только об избранных, – замялся он, потом добавил, – я очень люблю людей, и медицина – моё призвание.
– Как Вас зовут?
– Вячеслав.
– А по отчеству?
– Борисович.
– А то мы с Вами так долго знакомы…
– Надеюсь, что больше мы не увидимся при таких обстоятельствах.
Пришла медсестра, принесла перевязанный материал. Я внимательно следила за ее движениями. Она окинула одеяло, и я увидела большой пластырь посередине и два дренажа, торчащих по бокам.
Когда она отклеила повязку, моему взору предстал шов, весь измазанный зелёнкой. Он достигал десяти сантиметров и располагался в центре живота, спускаясь от пупка к лонному симфизу.
