Я попытался улыбнуться — ради дяди. Но мы оба знали, что в Саудовской Аравии для чужестранцев не бывает ничего бесплатного.
Я позвонил в дверь виллы, и мне открыл улыбающийся слуга-эритреец по имени Харун. Он попросил меня обойти здание и зайти с черного хода, потому что жена и дочери кафила как раз собирались выходить. Я кивнул и направился по тенистой аллее вокруг дома. Дверь мне снова открыл Харун, как всегда с улыбкой, и пригласил пройти в просторный внутренний двор. Он указал на узкую тропинку среди фруктовых деревьев, по которой мне следовало двигаться.
— Эй, Али! — крикнул Харун, идущий вслед за мной, — скажи благословенному господину, что мальчик уже пришел.
В одной из дверей показался Али и велел мне подождать. Повсюду валялись игрушки и велосипеды. Стены внутреннего двора, разрисованные абстрактными узорами на бирюзовом фоне, приятно контрастировали с зеленью растений. Кроны садовых деревьев пронизывал золотистый солнечный свет. Сильно пахло благовониями. Я запрокинул голову и насчитал четыре этажа. Место, где я стоял, было лишь малой частью дворца кафила.
Вернулся Али и сообщил, что кафил готов принять меня.
— Иди, — сказал он, склонив голову.
— Куда? Почему ты меня не проводишь?
— Да не нужно ничего, просто иди, сам найдешь, — отнекивался Али, не поднимая головы.
Я приблизился к дому и, не зная, в какую из дверей заходить, обернулся к Али.
— В какой он комнате?
— Там, — сказал он, указывая на широкую дверь возле лаймового дерева. — Заходи.
Не успел я подойти к двери, как она распахнулась, и на пороге появился крупный мужчина, одетый в дорогие тяжелые одежды.
Еще будучи маленьким мальчиком, я пару раз видел нашего покровителя, но в его доме оказался впервые. Он пристально смотрел на меня.
— Добро пожаловать, Насер, — широко улыбнулся кафил.
— Спасибо, — сказал я и склонился, чтобы поцеловать его руку.
Мы вошли в традиционную арабскую гостиную, пахнущую восточными благовониями. Стены понизу были обложены матрасами и большими подушками, на полу лежали цветастые ковры, в которых ноги утопали по щиколотку.
Я подождал, пока усядется кафил.
— Садись, — сказал он мне, подкладывая себе под спину подушки. — Ты принес бумаги?
— Да, — ответил я и вручил ему заполненные формы с нашими фотографиями, после чего тоже сел.
Кафил стал проверять документы, а я разглядывал большой портрет хозяина дома, висящий у него за спиной. Он был изображен в золотистой накидке поверх ослепительно белого тоба, с величественным выражением лица.
«Как он умудряется сохранять по-мальчишески гладкие щеки в таком возрасте?» — гадал я, когда он спросил меня:
— А где деньги?
— Какие деньги?
— Цена выросла, ты знаешь? Теперь это стоит три тысячи риалов, — сказал он негромко.
— Но дядя говорил, что на этот раз вы не будете брать с нас плату.
— Послушай, сынок. Я сказал так твоему дяде, потому что пожалел его. Он заботится о тебе и твоем брате уже столько лет, хотя вы не его дети. Только подумай, сколько денег он потратил на то, чтобы привезти вас в эту страну, чтобы кормить вас и одевать. Твой дядя платит за всё, а ведь его работа приносит ему всего восемьсот риалов в месяц. Видит Аллах, он добрый и великодушный человек.
Лучи солнца, падающие в комнату через окно, играли на его упругих гладких щеках.
— Я буду с тобой откровенным, Насер. По-моему, на этот раз за документы должен заплатить ты. Тебе уже пятнадцать лет. Ты должен помогать своему дяде.
— Но как?
— Подумай. Разве ты не хочешь помочь дяде?
— Конечно, хочу. Но я уже говорил ему, что заплачу за всё, как только закончу школу. Я сказал ему, что как только у меня будет работа, ему больше ни дня не придется работать самому.
Я замолчал, удивленный тем, почему я рассказываю кафилу всё это. Тот разговор касался только меня и дяди. Я решил больше ничего не говорить и только смотрел на кафила, безмолвно умоляя его быть милостивым ко мне. Я молил его так, как молюсь Аллаху, когда прошу его простить меня, хоть я и плохой мусульманин.
Кафил молча созерцал меня некоторое время, потом кашлянул, потер переносицу большим и указательным пальцами и сказал:
— Насер, ты должен хорошенько об этом подумать. И еще, насколько мне известно, твоя мать велела тебе присматривать за Ибрагимом. Ты не забыл об этом?
Я не знал, что сказать на это.
— Насер?
Я прошептал:
— Да, но я верну дяде все деньги, когда закончу школу и найду работу.
— Я говорю о том, что происходит сейчас, а не когда-то потом.
— Но у меня же нет денег.
— Зато у тебя есть то, что подарил тебе Аллах.
Я закрыл глаза. Мне привиделось, будто ко мне бежит мама, но, сделав один шаг, падает, потом поднимается, делает еще один шаг и снова падает.
— Насер, — настойчиво звучал голос кафила. — Насер…
Неожиданно он оказался совсем близко от меня. Его рука касалась моего плеча.
Странное ощущение охватило меня. Я взглянул на кафила.
— Ну хорошо, скажем, то, что у тебя есть, стоит больше трех тысяч риалов.
Снова зажмурившись, я стал молиться, чтобы моя мама пришла и забрала меня отсюда. Но на этот раз она даже не могла подняться. Я видел, как шевелятся ее губы, как она что-то пытается сказать мне, и проговорил: «Не волнуйся, мама. Я прощаю тебя».
— Насер? — звал меня кафил.
В десять часов вечера я всё еще не мог уснуть, всё еще дрожал. Я принимал душ столько раз, что сбился со счета.
В ванне мне хотелось сесть, но каждый раз, стоило мне согнуться, резкая боль пронзала мне, будто я касался горящих углей. На постели я лежал лицом вниз, однако боль не отпускала и в этом положении.
В другом конце комнаты спал брат. Я слез с кровати и еле дополз до него, встал возле него на колени. Он не проснулся. Я погладил его по голове. Ибрагим нахмурился, отвернулся к стене и продолжал спать.
— Я люблю тебя, Ибрагим, — прошептал я.
— Я хочу спать, Насер. Оставь меня в покое, — пробурчал брат.
— Ибрагим, — продолжал расталкивать его я. — Мне больно, пожалуйста, помоги мне.
Он сел и стал громко звать дядю.
— Не кричи! Всё, я ухожу. Извини меня, — бормотал я, отползая к своей кровати.
Я лег на живот и впился зубами в подушку. Спать я не мог. Я думал о матери и всеми силами души хотел очутиться рядом с ней. Наконец я встал, оделся, прокрался мимо спальни дяди и вышел из квартиры. Мой путь лежал на набережную, в мое тайное место, о котором не знали даже друзья. До полуночи оставался еще час, значит, я успеваю сесть на последний автобус.
