— В чем дело? — спросил имам.
Я отпустил его руку и вместо этого плотнее прижал к груди портфель.
— Насер, объясни, почему мы остановились? — негодовал имам.
Из машины вышли два полицейских и направились к нам. Одним из них был Басиль. Он крикнул:
— О имам, о возлюбленный Аллаха! Ассаламу алейкум.
Пока они с имамом обнимались, Басиль искоса взглянул на меня, только почему-то без своей обычной ухмылки.
— Машаллах, приветствую тебя перед глазами и ушами Аллаха на этой земле, — взвыл имам, расплываясь в довольной улыбке.
Вообще-то имам редко улыбался, и я никогда не слышал его смеха. «Слишком частый смех, — заявил он в одной из своих проповедей, — ослабляет сердце, а оно должно быть всегда сильным, чтобы любить Аллаха».
— Как ваши дела, о слуги Аллаха? — спросил имам полицейских. — Я слышу удовлетворение в ваших голосах.
Второй агент полиции был выше Басиля, имел мощные руки и широкие плечи. Его молодость и красота не были скрыты бородой, и голый подбородок подсказал мне, что его обладатель был тем самым полицейским, который работал под прикрытием, — я слышал, как о нем говорили в доме имама.
— Алхамдулиллах, — ответил Басиль. — Нам нужно поговорить с вами.
Он взял имама под руку и повел его в джип. Уходя, имам велел мне дожидаться его на этом месте.
— Вы не возьмете с собой портфель? — напомнил Басиль имаму.
Я сделал шаг назад и быстро окинул взглядом улицу, прикидывая, куда можно будет бежать, в какой-нибудь переулок поуже, куда джип не проедет. Сразу за булочной я заметил как раз такой проулок. Там даже асфальта почти не было. Я спрятал портфель за спину, сжимая его двумя руками.
— О имам, — заговорил Басиль, — мы могли бы подвезти вас до дома после беседы в полицейском участке.
Имам задумался, погрузив пальцы в бороду, а потом склонил голову набок и попросил:
— Возьми у Насера портфель.
Басиль протянул руку. Я посмотрел сначала на нее, потом на Басиля, но пришлось все-таки отдать портфель. Полицейский джип тронулся с места, увозя с собой письмо Фьоры.
3
В тот день Аллах был на моей стороне и благословил любовь между мной и Фьорой. Джип отъехал, но только я успел пнуть стену в бессильном отчаянии, как он затормозил и дал задний ход.
Открылась дверца, и передо мной появился слепой имам со словами, что он совсем забыл об одной важной встрече с представителем министерства высшего образования. И, вручив мне портфель, попросил меня проводить его домой.
Никогда я не целовал его лоб с такой теплотой, как в тот раз. Думаю, у меня даже слезы выступили на глазах.
Хабиби, я называю своего отца мутаввой, который сидит в кафе. Казалось бы, что любой, кто смеет причислять себя к мутавве, будет с утра до ночи молиться в мечети. Но мой отец не из тех, кто утруждает себя молитвами. Если настоящий мутавва молится и с его уст постоянно слетает имя Аллаха, то губы моего отца постоянно заняты курением шиши.
Несколько дней назад я постучалась в дверь на мужскую половину нашего дома.
— Что тебе надо? — заорал отец. — Я занят.
— Чем именно? — спросила я.
Он тут же выскочил в гневе. Это лучший способ оторвать его от кальяна с шишей.
— Как ты смеешь говорить со мной таким тоном? Что ты за женщина?
Потом он позвал мою мать:
— Смотри, это всё твоя вина. Девчонка совсем отбилась от рук!
Однако вскоре он успокоился.
— Так что тебе было нужно? — спросил он, усевшись на мою кровать.
— Я бы хотела, чтобы на улице у меня были открыты глаза. Это не харам для женщины — открывать глаза. Вот послушайте, так написано в этой книге.
— Ты уже просила меня, и мой ответ, как и тогда, нет. Ведь я даже ходил к слепому имаму, спрашивал об этом, и он сказал, что если я позволю тебе такое, то…
— То вы попадете в ад? — спросила я, передразнивая имама.
— Не дерзи и выказывай уважение своему отцу и имаму, собака!
— Простите, отец, — извинилась я. — Клянусь Аллахом, мне позволено открывать глаза и даже лицо. Послушайте, я ведь даже не саудовка.
Мать ущипнула меня за эти слова, а отец опустил голову, посидел молча и вышел из комнаты. Мать поспешила за ним. Через некоторое время отец вернулся и сел рядом со мной.
Я нарочно упомянула о том, что нам так и не дали саудовское гражданство, потому что отец, когда вспоминает об этом, смягчается. Он взял меня за руку и сказал:
— Я по крови эритреец, и поэтому власти отказываются признать меня гражданином этой страны. Но я родился здесь, и отец мой, и его отец тоже. Нам не нужно никаких документов, чтобы чувствовать себя саудовцами. Так что не слушай подружек в колледже, которые называют тебя иностранкой.
Я снова задала ему свой вопрос:
— Можно мне выходить на улицу с открытыми глазами, пожалуйста, отец?
Он сердито ответил:
— Нет, нельзя. Даже если ты не считаешь себя саудовкой, в аду до этого никому нет дела.
И он вернулся к себе в комнату курить шишу.
После этой ссоры с отцом моя мать пыталась утешить меня, сказав, что женщины с такими прекрасными глазами, как у меня, должны прятать их для своего же собственного блага. Но я только еще сильнее расстроилась и ушла к себе, закрыв дверь на защелку.
Все мои мысли были только о тебе.
Я вынула из ящика стола лист бумаги и коробку цветных карандашей и положила их на кровать, а рядом — твой портрет, который достала из медальона. Потом я разделась донага и встала перед зеркалом, разглядывая свое тело от кончиков пальцев до макушки. Я решила нарисовать свой портрет в полный рост, честный и точный, со всеми моими родинками, ранками, царапинами, изгибами. Чтобы изучить то, как я выгляжу сзади, я взяла в руки небольшое зеркальце, но всю спину и ниже скрывали волосы, поэтому я заколола их на затылке.
Автопортрет закончен, однако я не посылаю его тебе, потому что вспомнила о своей клятве прийти к тебе во плоти. Но я сохраню рисунок, чтобы послать его тебе в том случае, если клятву выполнить не сумею.
Расскажи мне о своих делах. Надеюсь, что у тебя они идут лучше.
Твоя Фьора.
На следующее утро я отправился к дому имама с письмом, в котором рассказывал о своем желании видеть Фьору, быть рядом с ней, о надежде, что однажды смогу наблюдать за тем, как она принимает душ и как скатывается с ее тела вода. Я спрашивал ее, нельзя ли нам встретиться как-нибудь или хотя бы просто поговорить. Я был готов на всё ради того, чтобы услышать ее голос.
В гостиной слепого имама я столкнулся с Басилем, который разглядывал книжные полки. В руке у него была зажата длинная тонкая дубинка. Момент был самый подходящий для прямого вопроса о том, что он задумал, однако в горле у меня застрял ком, и я не сумел вымолвить ни слова.
