Хочу ей сказать, чтобы не плакала, что всё нормально. Подумаешь, помяли бока. Но могу шевелить только губами, и вместо слов вырывается мычание. Ну зашибись!
Мама там, на корточках, дрожит, целует мне руку, лицо её мокрое, а мне неловко до ужаса. И сказать ничего толком не могу, опять мычу. Второй рукой глажу маму по голове, пытаясь хоть так её успокоить.
Потом ещё кто-то заглядывает в палату. Медсестра. Мама сразу поднимается, подходит к ней.
– Уже шесть утра почти, – тихо говорит ей медсестра. – Вы и так всю ночь тут просидели. Езжайте домой, отдохните. Да и мне прилетит, если узнает заведующий, что в отделении посторонние. У нас он строгий. Вам же дежурный врач только до утра разрешил. А в приемные часы приходите.
– Но как Артем? Он в себя вон пришел.
– И хорошо. С вашим парнем всё нормально будет, не переживайте.
– Ладно, я попрощаюсь только.
Медсестра выходит, а мама снова ко мне. Я сдвигаюсь к стене, показывая ей, чтобы присела на край кровати.
– Тёма, ты как себя чувствуешь? Сильно больно?
– Мм, – качаю головой, типа, нет. И пытаюсь спросить про Леру. – Леа… эээ… ммм
Я бы сам себя не понял, но мама на удивление понимает.
– Лера?
– Угу, – киваю я.
– Это она вечером Эдику позвонила, рассказала про тебя… Мы с ним и с Ксюшей вечером приехали. Но разрешили остаться только мне, Эдик договорился. И вот хоть палату для тебя отдельную выбил. Потом они с Ксюшей уехали. Да и где бы мы тут все были. Но он очень за тебя волнуется.
– Угу. А оа… каф? Леа каф?
Мама пожимает плечами.
– А что она? Нормально всё с ней. Сообщила нам и всё. Домой к себе поехала, как я поняла.
Ну и слава богу. Медсестра снова заглядывает в палату и что-то бурчит.
– Сейчас-сейчас, – отвечает ей мама. Потом наклоняется ко мне, целует и шепчет: – Поправляйся, сыночек. Мы днем к тебе приедем. Что-нибудь хочешь? Привезти тебе что-нибудь?
– Мм, – качаю я головой.
После того, как уходит мама, в коридоре, слышу, начинается суета. Везде зажигается свет, слышатся шаги, голоса, лязганье, хлопанье. Я в очередной раз пытаюсь встать и, хоть и через силу, у меня получается ну во всяком случае сесть.
К семи утра я уже, держась за стеночку, доползаю сам до уборной. На самом деле не такой уж это и подвиг, учитывая, что туалет в палате. Но эти пять метров кажутся мне чуть ли не восхождением на Эльбрус. Над умывальником висит зеркало. Я ловлю свое отражение и ужасаюсь. Рожа как у бомжа, ей-богу. Отекшая вся, под глазами чернильные фонари. Размыкаю губы, а на зубах какая-то дикая конструкция. Прямо Ганнибал Лектор. Ещё и вокруг рта засохшая кровь, как будто точно уже кого-то съел. Умываюсь, но попить не получается никак.
Завтрак мне приносят в палату. Ну какой завтрак? Только кружку какао с трубочкой. Я его, конечно, выпиваю, точнее, треть от силы. Всё остальное проливаю на себя. Хорошо хоть родители принесли мне запасную футболку.
Тут с обходом приходит врач. Слава богу, мужик. Перед женщиной было бы стремно.
Смотрит снимки, щупает меня. Осчастливливает в итоге, что эти скобы во рту у меня на три или даже четыре недели. Я ему опять мычу, но уже, кстати, внятнее, чем сразу. Он, по крайней мере, отвечает в тему:
– Дней десять придется побыть в больнице. Броди поменьше. Больше спи. Скорее поправишься. А пить ещё приноровишься. Это ты с непривычки. И к шине привыкнешь через пару дней. Есть? Ну, никак. Только бульоны. И обязательно после каждого приема пищи, ну, в смысле жидкости, полощи рот каким-нибудь антисептиком типа хлоргексидина. Ну и ирригатор пусть тебе купят поскорее.
Я слушаю его и думаю: капец, как жить-то?
Но порефлексировать вволю мне не дает какой-то мужик. То есть следак. Проходит в палату с папочкой. Сует мне снимки. Как я понимаю тех упырей, что напали на Леру, ну и меня отмудохали. Спрашивает, они, не они? Киваю, они. Сует мне ручку бумагу подписать. А потом сообщает:
– Вчера ночью их задержали.
Я мычу со всех сил, спрашиваю про Леру, но он нихрена не понимает.
После его ухода снова появляется медсестра, делает мне кучу уколов, и затем я вырубаюсь.
Просыпаюсь уже далеко после обеда. И вздрагиваю от неожиданности – у кровати на стуле сидит Ленка Свиридова. Она-то как тут оказалась? И нахрена? Сказать ничего не могу, мычать не хочу, поэтому только хмурюсь и отвожу взгляд в сторону. Пожалуйста, пусть она свалит!
– Тём, – всхлипывает она. – Мне как твоя мама сказала, что тебя страшно избили… я сразу сюда… но меня не пускали до четырех. Как я только не умоляла. И просила, и плакала. Вот сейчас только пустили, бюрократы! Ой, ладно, что я о себе. Ты-то как? Я так за тебя боялась. Сильно болит? Как же так получилось? Не отвечай! Мне твоя мама сказала, что у тебя сломана челюсть. Ты лежи, не разговаривай… Что тебе принести?
Я закрываю глаза. Не хочу ее видеть. Она еще какое-то время сидит, причитает, но потом уходит. Может, я и зря с ней так грубо и небрежно. Она, конечно, та еще стерва, но вон сколько всего принесла. И этот непонятный прибор, и антисептики, и ещё какие-то коробочки. Это точно не мама – она уходила, всего этого не было. Значит, Ленка.
Дотягиваюсь до тумбочки, беру самую большую коробку. Верчу в руках, разглядываю, пытаюсь понять, что это за устройство такое. Ирригатор. Потом убираю коробку в тумбочку. Ну и всё остальное туда же.
Вскоре после Ленки приходят все вместе мама, папа и Ксюшка. Она смотрит на меня круглыми глазами и вдруг начинает плакать. А потом и вовсе ревет белугой, падает мне на грудь, приговаривая:
– Ты же не умрешь? Ты же поправишься?
Мама ее оттаскивает.
– Доча, Тёме больно! Конечно, он поправится!
Перед уходом Ксюшка достает из своего рюкзака рисунок. Четыре человечка на лужайке. И все подписаны: я, мама, папа, Тёма.
– Это тебе, – всхлипывает она.
Я просовываю её рисунок под провод на стене, чтобы висела как картина. Ксюша сразу довольно улыбается.
Я вообще моим рад, конечно, но почему-то устаю от шума и суеты. Да и вообще столько визитов за день, я к такому не привык. Начинает трещать голова и тошнота опять накатывает. У меня, наверное, что-то такое отражается в лице, потому что мама сразу просекает:
– Всё, Тёма устал. Ему надо отдыхать. Мы его утомили. Тёмочка, ты спи. Мы завтра придем.
Мама уводит Ксюшку, но отец на миг задерживается. Спрашивает вдруг тихо:
– Ну что, боец? Приходила она к тебе? Пантера твоя.
Я на него смотрю мрачно и думаю: ну ты чего? Ну нахрена ты-то мне душу бередишь? Ты же знаешь, как никто, как мне из-за нее хреново. И с чего ей ко мне приходить? Она сто раз сказала, что я ей никто, звать меня никак и видеть меня не желает.
