– Ну, ты же знаешь, насчет отчисления не я решаю, а ректор. А Грошев ему уже напел сегодня…
– Но ваше-то слово повесомее будет. И дело даже не в том, что вы выше по должности, чем Грошев. Просто все ведь знают, что ректор уважает вас и к вашему мнению всегда прислушивается. Если вы в порядке исключения попросите ректора дать парню шанс и на первый раз ограничиться строгим выговором, он вам не откажет. Я уверена. Кстати, как там дела с поездкой Марка?
– Марк в апреле должен уехать… – бормочет Алексей Германович, слегка сбитый с толку.
С моей стороны это, конечно, грубейшая манипуляция, но на тонкие игры у меня просто нет времени. Да и в случае с Алексеем Германовичем это беспроигрышный вариант. Назови его важным и уважаемым и вей из него веревки сколько угодно. Ну а про поездку Марка я уже так добавила, для верности.
– Хорошо, я поговорю. А тебя-то с чего вдруг так озаботила судьба какого-то студента? Вроде ты у нас особым милосердием раньше не отличалась.
Я ожидала, что он нечто подобное спросит, поэтому сейчас хотя бы удается скрыть волнение и вполне естественно ответить:
– Ну, он – мой студент. И как я уже сказала, учился он прекрасно. Готовился, старался. Ну и вообще соображает. Не хочется, чтобы из-за одной глупости у парня всё пошло наперекосяк. Я даже подумывала предложить ему потом работу у себя. Мне нужны толковые специалисты.
– Да, я видел, оценки у него неплохие, хвостов нет… Ладно, Лера, я поговорю. Думаю, всё обойдется, ну, если Бутусов, конечно, в бочку не полезет.
– Спасибо, Алексей Германович. Бутусова я возьму на себя. С наступающим вас.
– И тебя, Лерочка. Марк, между прочим, очень скучает…
– Простите, я спешу.
Я скорее покидаю кабинет проректора, потому что обсуждать Марка у меня уж точно нет никакого желания.
Вечером Алексей Германович звонит мне лично и не без гордости сообщает, что, хотя ректор был настроен крайне решительно, он сумел его переубедить.
– Так что твой протеже отделается лишь строгим выговором.
Я горячо благодарю Гаевского-старшего и, ссылаясь на то, что сейчас за рулем, быстренько сворачиваю разговор, пока он снова не начал свою песню про Марка.
* * *
Спустя два дня я, расквитавшись со всеми срочными делами, а несрочные отложив на первые числа января, еду к родителям. Специально беру билет на ночной поезд, чтобы хорошенько выспаться в дороге и тридцать первого быть бодрой и веселой.
В родительском доме всегда хорошо. Даже жаль, что я так редко у них бываю. С тех пор, как они переехали из шумного города, мы видимся только по большим праздникам.
У них живая елка в горшке. Никаких шаров и бус, только золотые огни гирлянды. И просто обалденный запах хвои. Пока папа нашпиговывает гуся яблоками, мы с мамой режем салаты. Фоном по телевизору идёт какой-то праздничный концерт.
– Лера, а почему Марка с собой не взяла? – спрашивает мама.
– Да! Чего это он не приехал? – подхватывает отец.
– Так получилось, – уклончиво отвечаю я.
Они пока не знают, что мы расстались. Я решила, что скажу им, когда мы разведемся. Поставлю перед фактом. Потому что иначе они будут долго, упорно и методично меня обрабатывать: не разводись, одумайся… нехорошо, неприлично… стыдно быть разведенной… всё потому, что нет детей. И всё в таком духе.
Я обожаю своих родителей, но в некоторых вопросах они – махровые ретрограды. Брак для них – это святое, это раз и навсегда. И как бы я им ни объясняла, почему не могу жить больше с Марком, все мои доводы они сочтут придурью и блажью. Потом их, конечно, будет ждать шок. Но зато мы обойдемся без взаимного трепания нервов.
– Сережа, переключи канал! – восклицает мама, заметив, что начинается «Ирония судьбы или с легким паром!». – Это не кино, это какая-то ода беспутству, изменам и легкомыслию.
– У меня руки жирные, – оправдывается папа.
Тогда я беру пульт и нахожу на другом канале очередной новогодний концерт. И тут начинает звонить мой сотовый. На экране высвечивается контакт: Гаевский-старший.
– Кто звонит? Опять, поди, твои клиенты? Даже в Новый год отдохнуть не дают. Сбрось звонок и вообще выключи телефон. Совести у людей нет.
– Это Алексей Германович, – говорю маме.
– Оу! Дорогой наш свекор! – сразу приободряется мама. – Тогда ответь, конечно, доча. Он наверняка поздравить нас хочет.
Я принимаю звонок и сквозь мамино радостное: «Передай Алексею Германовичу наши с папой наилучшие пожелания! А лучше дай нам трубочку, мы сами…» слышу его голос, непривычно сухой и скрипучий. Без всяких приветствий и прелюдий Гаевский-старший жестко произносит:
– Студент, говоришь, твой? Учится, говоришь, лучше всех? – на миг повисает пауза. Я слышу, как на том конце он дышит, тяжело, со свистом. И слышу, как резко ускоряется собственный пульс, а в животе всё леденеет. – Что, на молоденьких мальчиков потянуло? Я всё знаю!
42. Лера
Господи, до чего же всё не вовремя. Просто закон подлости в действии. Ну не могло это случиться хотя бы днём раньше или днём позже. Чтобы не при родителях.
И мама, как назло, с радостной улыбкой тянет руку:
– Лер, дай мне трубочку на минутку.
Качнув головой, я ухожу в другую комнату. На всякий случай плотно затворяю дверь.
Свекор всё это время, не переставая, хлещет меня упреками, а затем оскорблениями и даже угрозами. Я пытаюсь пропускать его инвективы мимо ушей. Жду, когда этот поток возмущений иссякнет, но Гаевский, наоборот, заводится всё сильнее и сильнее, не давая мне и слова вставить. Хотя что тут скажешь?
– Я всегда гордился тобой. Всем твердил, как моему сыну повезло. Какая замечательная у него жена, а у меня невестка. Умная, успешная. Главное дело – порядочная! Марка винил в вашем разрыве, ругал его. Надеялся, наивный, помирить вас… сохранить семью. А ты… ты тем временем… тьфу… даже повторять противно.
Неугомонная мама моя тихонько стучит в дверь, потом заглядывает:
– Лер, ну что там такое? Мы с папой волнуемся уже.
