Ну, в конце концов, не зовет же Шаламов кого-то из друзей или одногруппников папой.
На всякий случай, задвинув «неудобно» на второй план, захожу в сообщения. Читаю два самых последних:
«И всё-таки хочу посмотреть фотку твоей Пантеры. Заценить, такая уж она самая-самая, как ты говоришь. А то, может, любовь слепа (смайлик с сердцами вместо глаз)».
Догадываюсь, что это обо мне, и густо краснею.
«Маме, кстати, сказал, что ты у Г. остался, но она все равно просекла. Так и сказала: наш Тёма, кажется, влюбился. Спрашивала в кого, но я прикинулся шлангом. Так что готовься… (и снова смайлик, только теперь подмигивающий)».
Получено одно за другим буквально полчаса назад, сразу после разговора, видимо.
Да, это, действительно, был его отец. Весёлый он у него, однако…
А я… я просто едва не задыхаюсь от стыда.
Бегло просматриваю остальные переписки. Чаще всех ему пишет Лена Свиридова, но он отвечает редко и односложно. И уж точно – ни слова про нас ни с ней, ни с кем-либо ещё.
Господи, как же всё-таки стыдно…
Сначала подслушала разговор под дверью, извернула по-своему, потом повела себя как циничная стерва, теперь ещё и сунула нос в чужую переписку. Проявила себя во всей красе. И впервые, наверное, мне от самой себя противно до тошноты…
«Такая уж твоя Пантера самая-самая, как ты говоришь… влюбился…»
Перечитываю, и опять наворачиваются слезы. Да уж, пантера. Дура мнительная, вот кто. И ведь все же было хорошо, даже очень, пока я всё не испортила.
Вот и сиди теперь в одиночестве, кусай локти, говорю сама себе со злостью. Но сердце щемит и разрывается.
Мне-то плохо, а каково ему сейчас. Бедный мой мальчишка! И ведь у него на лице всё написано. Где были мои глаза? Понятно, что я из-за Марка теперь на воду дую и готова подозревать всех и каждого, но ни за что так обидеть человека. Так обидеть Его…
От стыда и глухой злости на себя лицо горит, как ошпаренное.
Хочется немедленно позвонить Шаламову, может и вернуть его даже, но телефон-то здесь…
Ладно, думаю, завтра найду Артёма в универе, извинюсь очень. И про Гаевского всё объясню, и про свою ошибку со звонком, и поблагодарю за подарок. С этими мыслями я немного успокаиваюсь. Потом иду в прихожую, достаю из шкафа этот самый подарок. Теперь мне уже интересно, что там.
С легким волнением разворачиваю красивую упаковку. И в коробке обнаруживаю бархатный футляр. Я, конечно, сразу догадываюсь, что там наверняка какое-то украшение, но даже представить не могу, какое… какое оно изумительно красивое. И наверняка безумно дорогое.
Почти не дыша, вынимаю цепочку с кулоном. Такое мне и Марк никогда не дарил, да вообще никто не дарил. И если честно, то я бы все равно не приняла у Артема этот подарок – слишком уж он дорогой. Но сейчас, чувствую, отказаться и вернуть – значит, обидеть его ещё сильнее. И я примеряю эту красоту перед зеркалом. Крупный гранат в изящной оправе слегка холодит кожу, но смотрится потрясающе. Свет играет искрами на его гранях, поблескивает, чарует.
Отчего-то вдруг вспоминается «Гранатовый браслет» Куприна, бедняга Желтков и его благоговейная любовь к Вере. И меня лишь сильнее захлестывает жгучим стыдом, но ещё и нежностью…
31. Лера
Ночь сплю плохо, да почти совсем не сплю. Душит чувство вины, а сердце в груди то замирает, то колотится беспокойно.
Даже не знаю, что меня больше разволновало: подарок этот, сумасшедше дорогой, те несколько строк из переписки Шаламова или тревога за него. Убежал он от меня в таком состоянии, что всего можно ждать: и глупостей, и неприятностей. Он – молодой, горячий, безрассудный. Хоть бы уж ни во что не вляпался.
Хотя кто бы говорил? Сама я сильно рассудительная, что ли? Лежу тут и думаю не о скором процессе, не о работе вообще, а о мальчике – ей-богу, как глупая школьница. И не просто думаю, а вся трепещу внутри. Даже ловлю себя на том, что, почувствовав от подушки его запах, утыкаюсь в нее носом и вдыхаю глубже, словно смакуя. Говорю себе: Лера, опомнись! Тебе сколько лет? Кто ты и кто он!
Бесполезно – сердцу всё равно. Оно скачет и мечется. И не дает заснуть.
Терзает ещё и то, как завтра буду объясняться с Артёмом. Оставить после пары – это просто и вполне объяснимо, а вот искать его по универу, подзывать, уводить в какое-то место поукромнее… При том что за ним чутко и беспрерывно следит Лена Свиридова… Она и так старается – теперь я даже не сомневаюсь, что сплетни про меня и Шаламова разнесла она. Неудобно будет под её пристальным оком подходить к нему.
Что ж, удобно – неудобно, а надо.
Странно, но после бессонной ночи спать чувствую себя бодрой, даже немного взвинченной. Правда, видок оставляет желать лучшего, и я крашусь тщательнее обычного. Хотя кого я обманываю? Мне просто хочется сегодня быть красивой.
К восьми приезжаю в контору. Как раз есть время до полудня, чтобы разобраться с самыми срочными делами и хоть немного наверстать вчерашний простой. Но так же трудно сосредоточиться… То и дело зависаю и снова думаю о Шаламове. Где он ночевал? Все ли с ним нормально? А если его не найду в универе, то что делать? Звонить его папе? Представляю диалог: «Здравствуйте, я та самая пантера и я вчера выгнала вашего сына в ночь, а теперь волнуюсь».
Сижу как на иголках и до намеченного часа просто не выдерживаю. Раздаю своим указания, кому что сделать, и срываюсь в универ. Приезжаю за полчаса до конца пары. По расписанию вычисляю, где занимается группа Шаламова.
Поднимаюсь на кафедру, а там так и разит перегаром, будто после нашего ухода дамы еще полночи гуляли.
Из коллег встречаю только слегка помятую Ксению Андреевну. Она здоровается сквозь зубы, но я все равно понимаю: перегар – от неё.
– А что вы так рано приехали? – спрашивает она после тягостной паузы. – У вас же только четвертая пара?
– Вы лучше меня знаете мое расписание, – улыбаюсь я.
Незадолго до звонка выхожу с кафедры, по-моему, сама чуть захмелев от сивушного духа. Иду в сторону аудитории, откуда должна с минуты на минуту выйти четыреста одиннадцатая группа. Мы, якобы, столкнёмся случайно, и я Артема просто задержу. Ну и всё остальное.
Со всех сторон в коридор высыпают студенты. Универ наполняется голосами, смехом, гулом. Вдали уже вижу компашку Шаламова и его вместе с ними. Выдыхаю облегченно – мальчишка цел, невредим и не ударился в загул. И в то же время начинаю нервничать до дрожи в груди. Но внешне, конечно, виду не подаю. Иду навстречу спокойно.
Он меня тоже замечает и тоже виду не подает. Мазнув случайным мимолетным взглядом, ничуть не меняется в лице. Идет этой своей расслабленной кошачьей походочкой и вполне себе весело болтает с подругами, даже смеется чему-то. Если не знать ничего, то и догадаться ни о чем невозможно, глядя на его безмятежную улыбку и сияющие глаза, которые он с девочек не сводит.
