Слышу, он останавливается на третьем этаже. И я замираю этажом ниже. Но в темном окне, на котором просидел сегодня весь день, вижу его как в зеркале.
Это тот самый тип. Гаевский, вспоминаю вдруг его фамилию. А в руках у него, оказывается, огромный букет. Какая-то тетка спускается сверху и останавливается возле него:
– Здравствуйте, Марк. Боже, какие цветы! Какой шикарный букет! Лере очень повезло с таким мужем…
Несколько секунд я ещё стою, закаменев, смотрю. Потом разворачиваюсь. Медленно и тяжело, как будто на ногах гири, спускаюсь вниз…
29. Лера
Шаламов уходит, и вся моя выдержка в ту же секунду рушится. Осыпается как карточный домик.
На столике для ключей в прихожей стоит злоклятый подарок его в яркой упаковке. Как живое напоминание его подлости и моей глупой слабости. Как сильнейший раздражитель. Как соль на свежую рану.
Даже открывать его не буду. Выкину. Или верну. Лучше верну. В пятницу после семинара.
Пусть знает, что я его даже не открыла. Хотя я всегда считала, что возвращать подарки – это глупость несусветная. Детский сад. Но это уже принятые подарки, а я его – не принимаю.
А сейчас, чтобы не мозолил глаза, просто прячу в шкаф. Я всхлипываю, но вовсю стараюсь не разреветься. Однако слезы набегают и набегают. Я смахиваю их рукой, говорю себе: это стыдно, это даже смешно – рыдать из-за какого-то мальчишки! Кто он и кто ты, Лера?! Опомнись! Но, черт, как же больно…
Захожу на кухню, а там – две чашки с чаем, блюдо с пирожками, печенье. А на подоконнике стоит одинокая роза в узкой высокой вазе. И не выдерживаю – меня начинает трясти, и плач вырывается из груди сдавленными всхлипами.
И тут звонят в дверь. Я замираю. Он вернулся? Что ему ещё нужно? Нет-нет, нельзя, чтобы этот самодовольный подонок-малолетка увидел меня такой: несчастной, всю в слезах.
Даже не подхожу к двери. И про себя думаю: убирайся! Но он звонит и звонит, нудно, упорно. Но зато я и плакать перестала. Может, потом опять накатит, да скорее всего, потому что боль никуда не делась. Жжет в груди раскаленной иглой.
Но сейчас меня захлестывает раздражение. Или возмущение от такой наглости.
Распахиваю дверь, готовая морально уничтожить Шаламова, но вижу… Марка. Ещё и с огромным букетом роз.
И меня прорывает:
– А тебе-то что здесь нужно? – вскидываюсь я и сама чувствую, как из меня ярость так и хлещет.
Заготовленная улыбка моментально вянет. Гаевский растерянно моргает. А потом говорит с обидной:
– Вообще-то пришел поздравить тебя с днем рождения, – протягивает мне свой букет, но я его игнорирую.
– Ты, вообще, нормальный, Марк? У тебя как с пониманием? Совсем всё плохо? Я договорилась с твоим отцом, что повременю с разводом, чтобы ты мог весной спокойно уехать в свою Канаду. Но чтобы ты ко мне не приближался. Думаю, я пересмотрю нашу с ним договоренность. И подам на развод в ближайшее время.
Гаевский смотрит на меня в полном недоумении, не догадываясь, что просто попал под горячую руку. Ведь во время нашей совместной жизни я, пожалуй, ни разу голос на него не повысила. Ни одной сцены ему не устроила. Даже и не хотелось. Кажется, будто с ним я и впрямь была «деревяшка», ну или как он меня назвал перед нашими?
Даже когда я наслушалась его откровений о себе, меня так не лихорадило, как из-за этого хвастливого болтуна Шаламова. Было обидно, стыдно, противно, а сейчас – больно, очень больно…
Марк стоит, смотрит на меня круглыми глазами и даже не находится, что сказать.
А у меня нет сил держать лицо и соблюдать какие-то условности. Мне хочется рухнуть на корточки и вслух разрыдаться. До опустошения.
– Я всего лишь хотел тебя поздравить… – наконец бормочет он и снова протягивает букет.
– Уйди, – шиплю я и захлопываю дверь перед его носом.
И тут бессильно понимаю, что это не только злость была, но ещё и досада. И это осознание меня подкашивает просто.
Мне в самом деле стало досадно оттого, что пришёл Марк, а не вернулся Шаламов? Серьезно? Да я вообще с ума сошла! Окончательно спятила. Мне надо лечить нервы, мозги или не знаю, что еще…
Чувствую себя изможденной до предела. Говорю себе: потом подумаю обо всем, сейчас просто надо уснуть, чтобы этот проклятый день скорее закончился. Иду в спальню, бросаю случайный взгляд на свадебное фото, которое так и красуется на каминной полке.
С раздражением тянусь к нему – давно надо было его выбросить или хотя бы убрать с глаз долой. И тут замечаю рядом с фото телефон.
Не думаю, конечно, что Шаламов специально его оставил. Он вылетел отсюда впопыхах, в растрепанных чувствах. Неудивительно, что забыл. Ну ничего, если сам за ним не придет – верну в пятницу вместе с его подарочком.
Перестилаю постель, а у самой в голове так и крутится неотвязно мысль: можно как-то посмотреть, кому он звонил? Кому разболтал обо всем? Кто знает то, что знать не должен?
Сама же с собой спорю: ну и зачем это мне? Чтобы смотреть в глаза ей или ему (а я не сомневаюсь, что это кто-то из студентов их группы) и в душе ежиться от стыда?
И все равно не выдерживаю и беру телефон Шаламова. У него, конечно же, новомодный айфон. Фейс айди, разумеется, не распознает меня, и на экране появляется предложение ввести код-пароль.
Где-то читала, что код можно легко подобрать по отпечаткам пальцев на экране, но я кручу его под лампой и так и сяк, однако ничего не вижу.
Откидываю телефон на кровать. Сразу было понятно, что это бессмысленная затея.
Однако спустя минуту снова беру его в руки. Хочу попробовать один вариант. Просто Шаламов ведь такой самовлюбленный тип, что вполне в его духе будет запаролить телефон датой своего дня рождения. Он, помню, говорил, что у него девятнадцатого. Ввожу – и вуаля!
Телефон разблокирован…
30. Лера
Держу телефон Шаламова, и меня вдруг охватывает странное волнение, будто я проникла в чужой дом, как вор, и в любую секунду могу попасться с поличным. Ну это же чушь. Однако даже руки подрагивают.
Неудобно, конечно, и даже немного стыдно, но я всего лишь посмотрю, кому он про нас выболтал и всё.
Захожу в недавние звонки и… даже не знаю, что и думать. Последний, с кем Шаламов разговаривал, был Папа. Ну, если судить по имени контакта.
Я растерянно смотрю на детали соединения. Всё совпадает: и время звонка, и примерная длительность разговора…
Ничего не понимаю. Шаламов так откровенничал со своим отцом?! Это кажется мне настолько невероятным, что и злость, и обида, и боль затихают. Просто я лично не то что с папой, даже с мамой ни о чем подобном не смогла бы говорить, хотя с родителями у меня прекрасные отношения. Я даже про Марка стеснялась им в свое время рассказать. Да что там, я сквозь пол готова провалиться, когда смотрю с ними кино, а там вдруг начинают демонстрировать постельные сцены. А тут…
