Все без приглашения заваливаются в большую гостиную и, словно самые усталые в мире люди, бросаются занимать диван и кресла. Титов приносит с кухни тазик с рисовым салатом, хлеб и пластиковые тарелки. Остальные вытаскивают из рюкзаков кто что принёс: пакеты с соком, чипсы, сезонные яблоки, орехи.
Пристроившись возле подоконника, я с интересом наблюдаю за их слаженной суетой. Откуда-то появляется бутылка вина и ещё какая-то бутыль с мутной жёлто-белой жидкостью внутри. По разговорам понимаю, что это яблочный самогон. Вообще, благодаря маме, алкоголь меня совершенно не интересует, но от слова «самогон» веет стариной и аутентичной загадочностью. Прошлым летом на даче местный дед полтора часа с упоением рассказывал нам с ребятами о хитростях самогоноварения: как устроен аппарат для его получения, на чём настаивать брагу и каких вкусов можно добиться. Самогон на дубовой щепе, на мёде, на кедровой скорлупе, на кожуре апельсина с корицей, на цветах липы и берёзовом соке. Дед говорил, что самогоноварение — это искусство и, что он очень опечален тем, что уникальные рецепты и технологии из-за прихода на рынок импортной бормотухи, скоро совсем исчезнут. Короче, если бы тогда этого деда записать на рекламный ролик, то самогон можно было бы продавать дороже любого шотландского виски.
Поэтому, когда Равиль протянул мне пластиковый стакан с жидкостью, пахнущей прелыми листьями, отказываться не стал.
Они чокались, я тоже подошёл и тюкнулся своим пластиковым стаканчиком.
— Офигеть, Святоша, ты пьёшь? — от удивления Румянцева забывает о своей обиде.
На ней широкая вязаная тёмно-синяя кофточка с глубоким вырезом, в котором поблёскивает серебристая цепочка.
Я пожимаю плечами. Журкин одобрительно кивает и одним махом вливает в себя содержимое стакана и недовольно морщится.
— Фу. Пойло.
— Не нравится, не пей, — фыркает Ляпин, и я понимаю, что самогонка его.
Делаю небольшой глоток, пытаясь распробовать вкус, но спиртово-прелый запах так шибает в нос, что поначалу вкуса не ощущается. Только по горлу и по пустому желудку разливается тепло. Журкин протягивает надкусанное яблоко.
С яблоком дело идёт лучше. Допиваю стакан и на меня мгновенно накатывает приятное ватное расслабление, будто я был навьючен тяжеленными мешками, а теперь они свалились и вместе с усталостью появляется небывалая лёгкость.
— Спасибо, что позвали, — неожиданно говорю я.
— Да чего там, — отмахивается Титов. — Десять лет проучились и ни разу вместе не пили.
Все ржут.
— Вообще-то я не пью, — решаю сразу прояснить ситуацию.
— Ну, да, конечно, мы видим, — гогочет Журкин и подаёт Ляпину знак. — Налей ему ещё.
— А правда, что твой брат доехал автостопом до Архангельска и обратно? — с левой стороны возникает Моргунова.
— Понятия не имею.
— Вы не общаетесь?
— Нет.
— Я слышал, что твой брат грабанул ювелирку, — встревает Равиль.
— Тогда бы он сидел, — отвечаю я.
Но на самом деле, я действительно не знаю ничего о Мишкиных похождениях.
— А твоя мать тебя заставляет молиться?
— И ты реально хочешь стать монахом?
— А почему ты всё время ходишь один?
— Ты, правда, простил Макарова?
Вопросы сыпятся со всех сторон, я коротко отвечаю, и это похоже на квиз, стоит ответить, как сразу прилетает следующий вопрос. Ляпин всовывает мне в руки второй стакан. И чтобы избавиться от создавшегося вокруг давления, я машинально выпиваю. Теперь уже во мне не усталость и лёгкость, а внезапный прилив сил и радости.
Надо же, выходит я им всё же интересен и всё это время был интересен. И они вроде бы не такие уж и тупые, как казались мне раньше.
Поначалу мы болтаем о школе и, смеясь, вспоминаем ситуации, где мы с ними сталкивались в противостоянии, а после играем в крокодила и по-настоящему веселимся. Все дурачатся, подкалывают друг друга и смеются. Не ждал, что у меня получится, но я тоже перестаю напрягаться и становлюсь самим собой. Я им, определённо, нравлюсь, и чувствовать это непривычно и приятно.
Ляпин снова наливает, Журкин, стоя на четвереньках, изображает нечто похожее на быка, Румянцева не сводит с меня глаз, Моргунова уселась на коленки Титову, Равиль хохочет, утирая слёзы. Картинка отчётливо фиксируется в моём сознании и возникает странное чувство, словно это происходит в какой-то другой жизни, и не со мной, а с каким-то другим Глебом Филатовым, у которого всё хорошо.
Забывшись на мгновение, снова вспоминаю, как на самом деле всё обстоит, и лезу за телефоном. Я проверяю его каждые пятнадцать минут. Румянцева уже пошутила, что я жду маминого звонка, но её никто не поддержал. На самом деле, я жду сообщение от Нелли.
Между нами что-то произошло, но я так и не понял до конца что именно.
В понедельник я планировал рассказать ей про свой «триумф», именно так я и собирался это назвать, пока она не прислала голосовое о том, что думает отказаться от своих танцев из-за того, что к ней лезет этот горный павлин. Было приятно слышать, что она ему не рада, но я, всё ещё прибывая на волне боевого подъёма, и немного злясь на маму за непрекращающиеся уныние и апатию, бодро ответил, что борьба на то и борьба, чтобы идти к своей цели, не взирая на преграды. И что мне тоже не нравилось курить за гаражами и быть избитым в раздевалке, но всё это я делал, осознанно, проходя путём страданий к просветлению и освобождению.
— Извини, но у тебя в голове какая-то каша, — сказала Неля в ответ на моё послание. — Просветление, цели, звёздность… Такое ощущение, что тебя подожгли и теперь оно просто тупо полыхает.
— Ты злишься?
— Нет, блин, радуюсь.
— Так, я же тебя поддерживаю и хочу, чтобы ты всем доказала, что ты самая лучшая. А если я буду потакать твоему нытью, ты станешь такой же вечно печальной и несчастной, как моя мама.
— Нытью? — вспыхнула она. — Ты правда это назвал нытьём? Засунь себе такую поддержку сам знаешь куда.
— Хорошо. Засуну. Больше слова не скажу.
Она перестала отвечать. Я тоже. Лёг уже спать, долго ворочался, потом не выдержал.
— И тебе даже не интересно, как у меня всё сегодня прошло? — в надежде перевести тему, написал я, дополнив сообщение улыбающимися смайликами.
В сети Неля не была, но зелёный кружочек загорелся, не прошло и минуты.
— Мне было очень интересно, но после сегодняшних твоих слов, я уже и не знаю, зачем мне всё это.
— Рассказать?
— Как хочешь. Я уже сплю и смогу ответить только завтра.
— Послушай, скажи, пожалуйста, прямо, я чём я провинился?
— Нет, Глеб, здесь я тебе не помощник. Если ты не понимаешь, то с этим уже ничего не поделаешь.
