— Вот, для чего мне вся эта информация?
— Не знаю. Вдруг пригодится?
Приходит голосовое. Жду, что будет ругаться, но слышу смех:
— И как у тебя так получается: и злить, и смешить одновременно?
С облегчением выдыхаю и тоже отвечаю голосом:
— У меня много противоречивых талантов.
Получается чересчур бодро и не в том тоне, в каком я собирался это сказать, но перезаписать уже невозможно. Она получила и прослушала.
— Я даже боюсь представить каких. Но про это ты мне в следующий раз расскажешь. Мне ещё историю читать и топик по английскому делать.
— Хочешь, помогу?
— С чем?
— Да, с чем угодно.
— Нет, спасибо. С этим я и сама справлюсь.
Мы прощаемся и я просто так лежу. Пялюсь, улыбаясь, в потолок и пытаюсь ничего не анализируя, прислушиваться к чувствам. Получается с трудом. Мысли лезут, как назойливые мухи, но я гоню их и, сам того не замечая, проваливаюсь в сладкую негу сна, в котором мы с Нелли всё ещё ведём нашу переписку и я ни с того ни с сего присылаю ей своё голое селфи из душа. Но получает эту фотку почему-то не Нелли, а моя мама и мне становится так стыдно, что я бреюсь налысо и уезжаю к Макарову на кладбище, чтобы жить там.
* * *
Этот сон я вспоминаю явственно во всех подробностях пока утром иду в школу и недоумеваю своей разыгравшейся фантазии. Из-за чего опять забываю спрятать белую рубашку. И завуч снова накидывается на меня.
Объяснить ей, что не хочу носить траур по Макарову из принципа, я не могу, поэтому просто разворачиваюсь и выхожу из школы обратно на улицу.
Светит солнце и воздух ещё тёплый. Останавливаюсь на ступенях, обдумывая, как поступить.
Я не скорблю по Макарову. И уважения к нему не испытываю.
Можно было бы просто вернуться домой и выспаться, но два года назад я поклялся маме, что прекращу прогулы, и с того дня не прогулял школу ни разу.
Ситуация складывается противоречивая. Переодеваться я не собираюсь, а прогулять не могу.
Так что выбора действительно не остаётся. Снимаю рубашку прямо на крыльце и надеваю пиджак на голое тело. Застёгиваю его на все пуговицы, но скрыть кусок голой груди это не помогает. Ну и фиг. Зато стёбно. Сую рубашку в рюкзак и прижав его к себе, чтобы не запалили раньше времени, прохожу пост охраны.
Первым уроком алгебра. Математичка близорукая, она и от учительского стола с трудом различает лица тех, кто сидит сзади. Однако в этот раз отчего-то первое, что попадает в её поле зрения — это то, что на Филатове нет рубашки.
Ещё одноклассники не заметили, ещё никто не отпустил ни одной тупой шутки, ещё даже не сфоткали, а она уже подсекла.
— Как же так, Глеб? Что случилось?
Вообще-то у нас с ней хорошие отношения, она меня любит и ниже пятёрок оценки не ставит.
— Анна Степановна сказала, что в белой рубашке в школу нельзя, а до вашего урока оставалось пять минут. У меня просто не было другого выхода, — мне даже сочинять ничего не приходится.
— Но ты понимаешь, что прийти в таком виде, это неуважение и ко мне, и к твоим одноклассникам?
Кошусь на одноклассников. От моего «неуважения» они явно не пострадали. Все ржут и довольны приколом. Одна за другой в мою сторону летят пошлые шуточки, но я пропускаю их мимо ушей, продолжая с невинным видом смотреть в глаза математичке.
— Простите, — опускаю взгляд и жду её вердикта.
Расчет у меня такой, что если выгонят с урока, то это не будет считаться добровольным прогулом и я не нарушу свою клятву.
Математичка тяжело вздыхает, поворачивается и, со словами: «С вещами за мной», выходит из класса.
Меня снова приводят к директору. Второй раз за неделю. Учебный год начался весьма динамично. Но я знаю, что напросился сам, поэтому не особенно переживаю. Меня заботит больше то, как я всё это буду пересказывать Нелли и не сомневаюсь, что она одобрит финт с рубашкой.
— Ну, что опять, Филатов? — Елена Львовна устало смотрит из-под очков. На этот раз вспоминать мою фамилию ей не пришлось. — Понравилось на кладбище ездить?
— Нет, просто Анна Степановна так ругалась, что не оставила мне выбора.
— Оденься, пожалуйста. И завтра приходи в нормальном виде. Твоя акция протеста бессмысленна.
— Почему это?
— Потому что траур — явление культурно-общественное и исторически устоявшееся. И с этим ты уже ничего не поделаешь.
— Но у меня нет траура, — храбро заявляю я. — Я Макарова не оплакиваю.
— Пусть так. Ну, а Алису?
— Алису жалко, — признаю я. — Очень.
— Вот тогда хотя бы к ней прояви уважение, — Елена Львовна возвращается к своим бумагам, а математичка отпускает меня в туалет одеться, где воспользовавшись моментом, я радостно фотографирую себя в пиджаке на голое тело и отправляю Нелли. Остаётся теперь только надеяться, что эта фотка дойдёт по назначению.
Глава 14. Нелли
Удивительно, но общение с Глебом пошло на пользу: только благодаря ему я вчера не умерла от стыда и бессилия, а сегодня способна дышать — размеренно и спокойно.
Мне нравится его способность анализировать ситуацию и выхватывать самое важное, нравится, что он без стеснения признается в собственных неудачах, сглаживает углы и подсказывает очевидные решения проблем, которые я отчего-то в упор не видела до тех пор, пока он не сфокусировал на них мое внимание. А еще мне очень нравится его голос — по несколько раз прослушиваю сообщения, хохочу как сумасшедшая, и убитая самооценка приподнимается чуть выше плинтуса.
Возможно, из нашей болтовни вырастет крепкая дружба на расстоянии, совсем как в ванильных подростковых романчиках, но надеяться на это все же глупо — не в моих правилах предаваться бесплотным мечтаниям и выдумывать то, чего в реальности не может быть.
Ночью, глядя в темный потолок и терзаясь от стонов внезапно приболевшего Бори, я вдруг осознала несколько совершенно неожиданных вещей.
Рассказ про двух сестер напомнил меня и Алину — с той лишь разницей, что Алина старшая и не ноет. Может, она вовсе не является слабой, но производит такое впечатление, и окружающие сами падают к ее ногам. Но так уж вышло, что будущее моей сестры туманно: никаких планов она не имеет, бороться не собирается, а отец ее ребенка оказался полным придурком. Мама говорит, что на меня вся надежда и часто плачет, пока никто не видит.
Однако утверждение Глеба, что «другой» — не значит «слабый», придало сил.
Итак, я больше не буду подражать всяким эгоистичным стервам, копируя их стиль.
Найду в себе сильные стороны и прокачаю их.
Перестану бурно реагировать на неудачи, тем самым отдавая все козыри в руки противника и, уж конечно, никогда не стану злобной и жестокой.
