Ровно в шесть пятнадцать вечера пятницы он, как и четыре дня до этого, вылавливал взглядом знакомый девичий силуэт среди людской реки вытекающей из третьей проходной, когда его настиг звонок. На экране высветилось: Олег.
– Привет, сам хотел набрать, но не успел. Я, наверное, не смогу сегодня, у нас планы на вечер.
– Подождут твои планы, – голос Олега звучал отстраненно и несколько неестественно, – я не знаю, как тебе это сказать…
Молчание в трубке затянулось.
– Ну, говори уже, а то мне идти скоро.
– В общем, Филин умер.
Внутри у Андрея что-то оборвалось. Уличный шум зазвучал, словно после сильного удара по голове. Он слышал гомон толпы вокруг, но не мог понять значения ни одного из пролетающих мимо слов.
– Если это шутка, то она очень глупая.
– Какие уж тут шутки, завтра похороны, в час прощание у морга. Карту я тебе скинул.
– Как это произошло?
– Повесился, подробностей не знаю. Держись там!
Как поток ледяной воды, на него обрушились забытые уже, воспоминания.
«…Это случилось летом, когда он был в лагере. На похороны собственной матери ему не удалось попасть. О произошедшем он узнал только по возвращении в город. В семье было не просто не принято это обсуждать: тема эта была под строгим отцовским запретом. Единственное, что им было сказано: мамы больше нет. Только спустя несколько лет, после собственной попытки суицида, он узнал от Кати правду. И про мамин диагноз, и про хронический алкоголизм, и про тот вечер, когда ее нашли в окровавленной ванной…»
«Не засыпай!»
Сквозь полупрозрачные занавески поток лунного света падал на скомканное одеяло и мерно вздымающуюся грудь Риты. Андрей сидел поодаль, в кресле, и смотрел на бледный, чуть кривой диск луны, висящий над крышей соседнего дома. Сон покинул его этой ночью. Трижды за последний час он выходил на кухню, чтобы не столько выкурить, сколько подержать в руке дымящуюся сигарету. Вернувшись в последний раз, решил не ложиться совсем.
Бесконечный поток мыслей и образов время от времени сменялся полной опустошенностью. Вот и сейчас он сидел, будто лишенный самой возможности думать и чувствовать, и отрешенно глядел на оконный проем. Мир для него погрузился в безвременье и безмолвие. Таинственная тишина, так не свойственная ночи с пятницы на субботу, не нарушалась ни выкриками подвыпивших гуляк, ни традиционным гулом, характерным для домов, разменявших не один десяток лет.
Он неподвижно сидел, чувствуя, как липкий страх заполняет кровеносные сосуды и подбирается к сердцу. Холодное оцепенение сковало мышцы, и перед глазами, которые он силился закрыть, встала темная пелена. Мрак конденсатом стекал на пол, устланный безвкусным ковром, образуя своего рода темный экран. На нем невидимый мучитель проигрывал раз за разом две кошмарные сцены: обнаженная мать при тусклом желтом освещении, лежа в дымящейся воде, ожесточенными движениями тонким бритвенным лезвием распарывает тонкую кожу предплечий; жуткий оскал Хромого, обрушивающего на беззащитную шею спящего Филина свое изогнутое, неразличимое в темноте оружие. Сумев-таки сбросить с себя пугающий транс, лишь на секунду он поднял взгляд и увидел темный, слабо различимый силуэт, свисающий на тонкой веревке с его собственной люстры. Андрей хотел закричать, но ледяной паралич сковал челюсти. Перед бескрайними от ужаса зрачками силуэт обретал четкость форм. Жуткий призрак, не разгибая искривленной натяжением шеи, бросил на него тлеющий взгляд.
– Жду тебя в гости через пару недель.
Разум его помутился, комната поплыла перед глазами, полностью утонув во тьме.
– Андрей! Просыпайся! Ты всю ночь здесь просидел?
Милый сердцу овал лица, обрамленный каштановыми кудрявыми волнами, чуть вздернутый нос и ласковый, слегка встревоженный взгляд. Он все еще был ошарашен, не понимая, где проходит граница между снами и явью. На какой-то чудесный миг ему даже показалось, будто Филин жив-здоров, и все случившееся вчера было лишь тревожной прелюдией к кошмарным снам. Рита по-своему истолковала его ступор, попутно разрушив приятную иллюзию.
– Затекло наверно все? Надо бы поспешить, а то на похороны опоздаем. Я пойду умоюсь, а ты чайник поставь, пожалуйста.
Завтрак, состоящий из чашки кофе со сливками и пары сигарет, прошел в напряженном молчании. Слова утратили смысл так же, как кофе лишился вкуса. Неторопливые одинокие мысли без начала и конца появлялись и исчезали непроизвольно. Все утро Андрей действовал на автомате, не веря глазам: он не ощущал себя участником событий. Вызвал такси, оделся, вышел, сел в машину. Попросил притормозить у цветочного магазина, купил себе и Рите по букету, даже не запомнив, какие там цветы. Все эти действия проделал будто кто-то другой, временно взявший на себя управление его телом.
– Тут поди вся октябрьская собралась. Филин, конечно, всегда звездой был, но я не думал, что настолько.
Голос принадлежал Олегу. Друзья стояли в стороне от мрачных, местами плачущих людей числом чуть менее сотни, ожидающих выноса тела у порога двухэтажного серо-кирпичного морга. Рита оставила их наедине, чтобы успокоить чересчур разволновавшуюся, по мнению Олега, Свету.
– Ты маму его видел уже?
– Да, но подойти не успел. Ей, видать, совсем тяжко.
– Не хорошо человека одного оставлять.
– Она не одна. К ней сестра приехала, они там, у дверей стоят.
– Может, мы помочь чем-нибудь можем?
– Успокойся, все хлопоты на себя его начальник бывший взял. Он, говорят, тело и обнаружил.
– Как так?
– Не знаю я. Хочешь, сам у него спроси.
– А где он, и как его хоть зовут?
– Вон он стоит. Зовут Ярослав какойтович.
Олег указал рукой в направлении одинокой фигуры в черном пиджаке. Седовласый, коротко стриженый, плотный молодой мужчина стоял у шлагбаума при въезде на территорию морга. В тот момент, когда толпа у ворот расступилась, пропуская четырех коренастых мужчин с испитыми лицами, выносивших гроб, Ярослав бросил под ноги сигарету, придавив черным остроносым ботинком, и стремительно зашагал к носильщикам. Получив указания, те водрузили гроб на стол, устланный фиолетовым бархатом, стоящий слева от входа, около зарешеченных темных стекол. Человеческое озеро полукругом обтекло скорбный остров.
Первой прощаться подошла мама, за двое суток постаревшая на десяток лет. Во многом благодаря ей Андрей выбрал свою профессию, и он всегда привык видеть Ольгу Михайловну деловой и самодостаточной женщиной, не позволяющей улыбке покидать еще недавно моложавого лица. Он отвел глаза от душераздирающего десятиминутного плача над телом единственного сына. Спустя какое-то время Андрей обнаружил себя уже во главе печальной очереди.
На белом шелке, одетый в свой единственный, купленный еще по случаю выпускного костюм, лежал Сашка. Челюсть была чуть скошена, левый глаз остался открытым, но синяя радужка вместе со зрачком скрылась где-то за верхним веком. Андрей наклонился и поцеловал черно-белую ленту с церковно-славянской вязью, лежащую поперек обескровленного лба, и отошел в сторону.
