Смотрит внимательно, будто в душу саму, будто ему известны мои самые сокровенные мысли. Мне хочется сглотнуть, когда замечаю, как блестят его глаза в полутьме концертного зала.
И по его взгляду я понимаю, что ошиблась. Его интерес никуда не девался. Он горит всё тем же голодным огнём. Сейчас совершенно не момент для подобных откровений самой себе, но я совершенно точно осознаю, что этот огонь меня притягивает, манит своим жаром, хотя я понимаю, что сгорю, превращусь в кучку пепла, если только позволю себе сделать шаг. Или ему.
Потому что это будет шаг в пропасть.
— Чему быть суждено, то и сбудется; постою за правду до последнева! — декламирует выразительно Белкин, а потом замахивается и бутафорски бьёт “опричника” Воронина в висок.
Тот падает, а “царь” Ткачёв вскакивает на ноги, вижу, как забывает текст, но на то он и Ткачёв — выкручивается почти незаметно. И это “почти” — только для меня, писавшей сценарий и гонявшей их на репетициях, а так никто не должен распознать заминку и импровизацию.
Девочки под музыку идут хороводной зарисовкой, и я чуть выдыхаю. Уже почти финал. И вот последний диалог, имитация расправы над купцом и финальная песня гусляров. Занавес опускается, зал аплодирует, я сжимаю кулаки. Как жаль, что к ребятам сейчас нельзя, я бы их всех заобнимала. Но нужно ждать результатов всей “пятёрки”, тогда всех и выпустят в партер.
— Блестяще, — говорит рядом Макарский, тоже закончив хлопать в ладоши. — Молодцы! Отличная идея взять для реконструкции отрывок лермонтовской “Песни…” Обычно Волгоград всегда представляет на конкурсах что-то из Великой Отечественной, что логично, учитывая историю города, но вы удивили.
— Если честно, я сомневалась в выборе, — пожимаю плечами, ощущая, как бежит по коже озноб после сильного волнения. — Но хочется обращать внимание детей на разные исторические эпохи нашего государства.
— Согласен, — кивает Константин, а потом снимает пиджак и набрасывает мне на плечи. — Ты замёрзла.
И, конечно, это не вопрос. Он вообще их редко задаёт. В основном делает, как решил. Но я сейчас не пытаюсь вернуть пиджак. Я и правда вся продрогла от стресса, да и прохладно тут. Тепло его тела, что хранит одежда, согревает и меня, обоняние снова улавливает знакомый запах. Я быстро согреваюсь, но в теле появляется напряжение другого рода.
Карина сбрасывает сообщение, что ей разрешили пройти к детям, чтобы отдать им воду, и она так и осталась. Пишет, что с ними всё хорошо, настроение супер, затаили дыхание в ожидании результатов.
После выступления последней в нашей пятёрке команды, судьи уходят совещаться, а нам представляют несколько выступлений воспитанники Дома творчества. Не знаю, где Макарский раздобыл кофе, но я принимаю горячий стакан с радостью.
— Мне нужно уехать, Катя, — говорит негромко между номерами. — Ещё увидимся.
Он исчезает, а я ловлю себя на том, что испытываю разочарование. Пиджак, кстати, так и остаётся на моих плечах.
Спустя час мы возвращаемся автобусом, выделенным организаторами конкурса, в гостиницу. Ребята уже отшумели возмущением и теперь молча и расстроенно шелестят чипсами-сухариками.
В заключительный этап мы не прошли, к сожалению. В пятёрке нашей были вторыми после Тулы, с разницей всего в четыре балла.
Что поделать, такова конкуренция. Мы и так добрались до высокого уровня, а команда из Тулы действительно была очень сильной.
Я успокоила ребят, как смогла. У конкурса обучающие цели, и уметь с достоинством уступать — одна из них. В любом случае, мы молодцы.
Завтра мы будем присутствовать на финале, а сегодня уже пора отдыхать. День был длинный и насыщенный событиями и волнениями, все устали. Так что после ужина мы с Кариной провожаем детей по их комнатам, ещё раз проведя инструктаж, а потом и сами расходимся по своим.
После душа я просто валюсь на кровать. Хочется лежать в позе морской звезды и не шевелиться. Наушники надеть не решаюсь, вдруг кто из ребят постучит, мало ли. Включаю на смартфоне сериал, и уже начинаю дремать, когда вижу входящий от Димы.
— Приветик, — говорю бодрее, чем чувствую на самом деле.
— Привет, Кать, ну как вы там? Как прошло выступление?
Я коротко пересказываю ему наши сегодняшние приключения, но половину он не разбирает, потому что связь несколько раз прерывается. Вроде бы столица, а у сети глюки.
— Подожди, я на балкон выйду.
Набрасываю на плечи пальто и открываю дверь на балкон. Ну и холод же, даже снег, кажется, срывается. Балкон открытый, лучше долго тут не стоять, уж сильно хочется обратно в кровать, в тепло.
— Дим, давай я тебе лучше напишу, тут холодно.
— Давай, жду. Целую!
— И я тебя.
Отвечаю и выключаю, а потом только понимаю, что сказала. И что он сказал. Может, конечно, это просто телефонный этикет, но… как-то уж слишком это. Ещё и я ему на автомате ответила.
— Как мило, — слышу знакомый бархатный голос и резко оборачиваюсь.
Балкон длинный, не только для моего номера, но и для соседнего, лишь перегорожен металлической решёткой, да и та высотой мне до уровня груди, не выше.
И в соседней части я вижу Макарского. Он стоит спиной к перилам, опираясь на них бёдрами, и курит. Оранжевый огонёк сигареты в темноте смотрится неестественно ярко.
Под внимательным взглядом я чувствую себя ещё более сконфуженно после глупого ответа Диме.
— Ты же вроде бы живёшь в Москве, что делаешь в отеле? — запахиваю пальто плотнее и опираюсь плечом на косяк.
— На другом конце. Ехать долго, а я не люблю терять время в дороге, — отмахивается будто. — А ты, смотрю, так и не бережёшь рёбра задрота-Димасика.
— Костя, — качаю головой. Не буду реагировать остро, его это, похоже, забавляет. — Дима — мой коллега и приятель. И он не задрот.
Макарский криво усмехается, но без энтузиазма, он словно в задумчивости. Или грустит. Мне даже хочется спросить почему, но я не решаюсь. Я ведь ничего не знаю ни о нём, ни о его жизни. И лезть с расспросами как-то некрасиво, наверное.
— Я сейчас принесу твой пиджак.
Ухожу обратно в номер и через минуту возвращаюсь с пиджаком Константина. Он стоит там же, только уже не курит. Опасно так как-то спиной к балкону, перила ниже поясницы, а мы на шестом этаже. Но он взрослый человек, не стану ему указывать.
Я подхожу ближе к разделяющей решётке, чтобы отдать его вещь. С каждым шагом чувствую, как внутри будто что-то замирает. Трепещет, бьётся, сбивая дыхание.
Макарский тоже подходит вплотную. Только сейчас соображаю, что он в одной рубашке, но кажется, будто ноябрьский московский ветер ему нипочём.
— Спасибо, — отдаю пиджак. — Ты и сам бы надел.
— Волнуешься обо мне? — снова ухмылка, но мягкая и снова какая-то грустная.
