– Это слишком опасно. Пока не поймем, в чем дело…
…а получится ли?
– …этого зеркала лучше не касаться.
– А город? – поинтересовался Светозарный. – Я видел его…
– Ксандр, выдай ему допуск в библиотеку. Во всю библиотеку. И… пусть займется. Гробницей там. Книгами. Что осталось. Про меч вон поищет, город…
Главное, чтобы под ногами не мешался.
И все это поняли. Светозарный определенно обиделся, но промолчал, только губы поджал.
– Идите, – Ричард не хотел, чтобы это прозвучало приказом. А оно прозвучало именно так. И никто не посмел ослушаться. Первым вышел Ксандр. За ним потянулись остальные.
А вот демоница не сдвинулась с места.
Только хвост её нервно дернулся.
И главное смотрит она на Ричарда выжидательно, словно… словно он обещал что-то, а потом взял и забыл. И сейчас он пытался мучительно вспомнить, что именно обещал. Не выходило.
– Тебе плохо, – сказала демоница утвердительно. – Оно на тебя влияет.
– Она. Тьма.
Спорить не хотелось. И надо было бы уйти, но вместо этого Ричард сел. На ковер. И пальцы сами скользнули по шелковой его поверхности.
…ковры привезли с последним караваном. Много. И седобородый купец, низко кланяясь, рассказывал о далекой дивной стране, в которой эти ковры создавались. А их раскатывали, один за другим, и дамы восхищались, ахали, но не смели подходить.
Матушка выбирала первой.
Всегда.
Неписанные правила маленького двора. И матушка выбирала. Не долго, нет. Ей сразу глянулся этот, льдисто-синий, зимний какой-то с серебряными цветами. Сколько раз Ричард лежал на нем. И на той вот медвежьей шкуре, которая теперь валялась у окна. Правда, сейчас от ковра пахло пылью.
Безнадежность.
И резкий окрик, который заставляет сжаться. Матушка роняет что-то… что? Гребень. Костяной гребень с красными камушками. Он падает на ковер.
Ричард помнит.
Урывками.
И чем больше он пытается, тем хуже.
– Погоди, – демоница выбралась из кресла и подошла, чтобы опуститься рядом. – Не мучай себя.
– Я не мог забыть!
Не все.
Как получилось, что он потерял кусок жизни. И немаленький такой кусок. И главное, как вернуть эту память?
– Смотри, – демоница тронула руку. – Там…
Зеркало.
Зеркало вот помнило. И показывало Ричарда. Сколько ему? Лет пятнадцать. Или шестнадцать. Или около того? Он стоит, уставившись… на кого?
На зеркало.
Это ведь отражение. Его отражение.
Хмурый. Тощий. Нескладный.
Что он делает в этой комнате?
– Ричард! – громовой голос отца заставляет его сжаться. – Опять прячешься? Что ты тут делаешь, я ведь запретил тебе…
Он почти слышит этот голос, глядя на то, как съеживается мальчишка в зеркале, как пятится, не сводя, впрочем, взгляда.
– У тебя кровь идет, – демоница протянула платок. – Из носу. Закрой глаза. И подбородок прижми к шее. Вот так. И просто расслабься… память вернется.
Она произнесла это столь убежденно, что Ричарду захотелось поверить.
А еще стало страшно.
Что он увидит?
– Пойдешь со мной? – её пальцы тонкие, а когти острые, таких не бывает у женщин. А у демоницы были вот. – Вниз?
– Пойду.
А кровь идет. Раньше с ним частенько подобное случалось. Это, к слову, он помнил распрекрасно. Как и то, насколько злился отец, будто эти вот, носовые кровотечения, доказывали слабость Ричарда и его негодность.
Причем странная это была злость. Отец замолкал. Смотрел и молчал. От этого молчания делалось невыносимо тошно.
– Она… она умерла. Это я помню. Но как? Будто пелена в голове. Туман сплошной…
Зеркало дрогнуло и сменило отражение.
Мама?
Мама.
Бледное осунувшееся лицо. И рука, которая тянется. К Ричарду? К стеклу. к отражению. Губы шевелятся и…
– Отпусти, пожалуйста, – этот шепот наполняет комнату. И демоница застывает, боясь дышать. Слышит? Несомненно. – Отпусти хотя бы его. И я обещаю, что сделаю… все, о чем попросишь, сделаю… но отпусти.
И добавляет совсем уж неслышно.
– Умоляю.
А отражение сменяется.
Отец.
Его лицо искажено болезненной гримасой. И одна сторона искажена сильнее, чем другая. Он страшен до того, что даже теперь сердце обмирает. Отец кричит. Кричит… безмолвно, беззвучно, но крик этот рвет нервы.
А Ричарду не надо слышать, чтобы понять.
– Анна!
Одно слово.
Одно имя.
И зеркало. Зеркало снова становится черным.
– Она там, – демоница первой нарушает тишину. И сжимает его руку, а когти почти пробивают кожу. – Твоя мать. Чем бы это все ни было, но она там.
– И отец.
Он облизал губы.
И поднялся.
– Идем.
А руку её Ричард так и не решился выпустить. В конце концов, и он имеет право на маленькую слабость. Наверное.
Теттенике закрыла глаза и легла.
– Ты уверена? – шепотом поинтересовалась Летиция, опускаясь на пол рядом с сестрой. Та вздохнула. Стало быть ни в чем она не уверена.
– Знаешь, как-то не хочется умирать.
– А кому хочется? – Летиция подавила зевок. А ведь поздно уже. Ночь на дворе. И приличные люди в этакое время или спят, или на балах веселятся, а не пытаются будущее прозревать.
Тем паче, что от прозревания этого одни лишь проблемы.
– Вообще еще не факт, что она и вправду будущее видит, а не свои фантазии, – заметила Ариция, а Мудрослава шикнула и поманила за собой.
– Не мешайте прозреванию, – сказала она строго, сделавшись похожей на матушкину статс-даму, женщину донельзя строгную. Её, кажется, и отец опасался.
Немного.
Вышли.
На цыпочках.
Туфли и те остались в комнатах степнячки. А вот в коридоре было пусто, не считая парочки оживших мертвецов. Но к ним Летиция даже как-то привыкнуть успела.
В них, если разобраться, ничего такого страшного и нет. Стоят себе в доспехах, никого не трогают.
– Видит, – отозвалась Брунгильда, поежившись. Вот она к мертвецам относилась с явным предубеждением.
– Тебе-то откуда знать? – сестрица всегда отличалась упрямством. И теперь вот губы надула, ножкою топнула, только здесь ей не там. И Ариция, сообразив, что никто-то не станет её переубеждать, успокоилась. – Хотя ты права… такой ужас не подделаешь.
