– Тише… вот на, выпей… Бруня, да не стой столбом, намочи тряпку какую…
Её обнимают.
Успокаивают.
Гладят. Говорят наперебой. И щебет этих голосов, как ни странно, возвращает саму способность дышать. Она захлебывается, и мокрая тряпка, которая, кажется, была шелковым шарфом, не раздражает.
– Видела? – Ариция Ладхемская сует под нос что-то на диво вонючее.
– Д-да.
– Опять страшное?
– Да, – Теттенике отодвинулась. – Убери. Что за…
– Соли нюхательные, – Ариция сама понюхала изящный флакон и скривилась. – Действительно, гадость редкостная! Но ведь помогает.
В дверь постучали.
– Тетте?
– Все хорошо! – Теттенике размазала воду по лицу. – Просто… мы тут с девочками…
Она развела руками и брат, который заглянул, хмурый, злой, смутился. Кажется, он не ожидал такого.
– Доброго вечера, – Летиция Ладхемская присела, склонив голову. Странные все-таки у них, в Ладхеме, привычки.
– Мы решили попить чаю, – взмахнула рукой Ариция Ладхемская.
– И вот… – добавила Мудрослава.
– А… – брат явно растерялся. Но тут же взял себя в руки. – А кричал кто?
– Я, – призналась Теттенике. – Просто… испугалась немного.
– Чего?
– Бровей.
– Бровей? – переспросил брат.
– Именно, – Летиция расправила юбки. – Понимаете, у нас зашла речь о красоте. Например, в Ладхеме женщины сбривают брови.
– З-зачем?
– Говорю же, для большей красоты.
На лице брата появилось выражение недоуменное.
– И волосы тоже. Чтобы лоб был высоким и красивым. Как у меня, – Летиция повернулась боком и потрогала. – Правда, уже отрастать начали… и вот даже не знаю… удивительно, что у вас такого не делают.
– У нас наоборот, – поддержала беседу Мудрослава. – Брови чернят. Некоторые и вовсе рисуют, чтоб широкие, вразлет… а у вас?
Брат моргнул.
– У нас только гулящие малюются, – голос Брунгильды звучал глуховато. – Если кто вздумает, то и ославить могут.
– А в Ладхеме скорее не поймут, если выйти к людям без должного макияжа… а вот еще я слышала…
Брат попятился.
Осторожно так.
– Погодите! – Ариция в два шага оказалась рядом. – Не спешите уходить! Нельзя оставлять вопрос нерешенным.
– Бровей?
– И их тоже! Вот скажите, я красивая?
– Безусловно, – брат поклонился и добавил. – Душа моя радуется, когда глаза видят столько воистину прекрасных женщин. Но прошу простить меня, дерзкого, прервавшего вашу душевную беседу. Не будет ли наглостью с моей стороны велеть, чтобы подали вам что-то… помимо чая?
И удалился.
Быстро так. Теттенике в жизни не видела, чтобы дорогой брат от кого-то сбегал. Это было настолько… настолько удивительно, что она и рот приоткрыла.
– Мужчина, – фыркнула Ариция, возвращаясь. – Испугался, что потребую сказать, кто из нас краше.
Мудрослава хихикнула.
И рассмеялась. А следом за нею и сама Ариция, и Летиция, и кажется, Теттенике тоже. Только смех её смешивался со слезами. Она, наверное, сошла с ума, если может смеяться, увидев то… то, что увидела.
– Мир умрет, – сказала она, подавившись смешком. – Мир… умрет, если я сбегу. Весь мир.
И зубы клацнули о край чашки.
– Не торопись, – Брунгильда держала и чашку, и саму Теттенике.
Сильная женщина.
Хорошая.
Такая жена много чести мужу принесет. Много уважения. Ведь со слабым мужчиной такая женщина не останется. Тоже мысль глупая, но… но брат себе еще ни одной жены не выбрал, хотя ему многих предлагали. И из родов уважаемых, и красивых, и богатых, а он вот…
– Моя прабабка, она не умела видеть, как ты, – грудной глубокий голос Брунгильды успокаивал. – Но у неё тоже дар имелся.
– Подозреваю, он у всех имелся, – добавила Мудрослава, но тихо, чтобы не мешать.
– Может, и так. Что ж теперь… так вот, она умела бросать кости. Она вырезала руны и бросала. А потом читала будущее. И часто предсказания её исполнялись. Часто, но не всегда. Так вот, она говорила, что впереди много дорог. А помимо их и тропки имеются. И лишь человек знает, на какую свернет. Она же упредить может, куда сворачивать не след. Правда…
Островитянка замолчала, но все ж добавила:
– Правда, она говорила, что есть такие дороги, с которых свернуть тяжко, если и вовсе не невозможно.
Теттенике закрыла глаза и окончательно успокоилась.
– Я видела, что… что согласилась уехать.
– С тем, который со шрамами? – в голосе Летиции звучало любопытство. – Что? Ни шикай на меня, Слава. Интересно же. Он такой… жуткий.
– Сама ты жуткая, – отозвалась Мудрослава. – Серьезный мужчина. Сразу видно. Или у вас в Ладхеме шрамов боятся?
– Скорее уж не принято… их же запудрить можно.
– А еще скажи, что ему брови сбрить надо. И волосы тоже.
Теттенике отчего-то представила брата. Напудренного, со сбритыми бровями и волосами, которые убрали под парик. И так ей смешно стало, что она не удержалась и хихикнула.
И не только она.
– Ничего то вы, – проворчала Ариция, – в красоте не понимаете…
Рассмеялись уже все.
А потом подали сладости. И служанки скользили, что тени, спеша убраться подальше. Пускай. Больше Теттенике не боялась. Ни будущего, ни прошлого.
Разве что лошадей.
И то самую малость.
Свет мой зеркальце, скажи…
То есть, молчи, пожалуйста, потому как и без того тошно. Впрочем, зеркало молчало. И вообще притворялось самым обыкновенным зеркалом.
Светозарный два раза обошел, даже пальцем в раму потыкал, но зеркало к этакой вопиющей вольности отнеслось равнодушно. Оно даже, словно издеваясь, отразило серьезную физию Светозарного. Подробненько так. И волосы его светлые ежиком, и подбородок, выдвинутый вперед пререшительно. И даже благородную горбинку носа.
Потом также отразило и Ричарда. Впрочем, он показался будто размытым и… жалким, что ли?
– Я тебя поймала! – сказала я и сама ткнула пальцем, правда, не в раму, но в стекло. И то вдруг поддалось, пошло мелкою рябью, размывая отражение. А внутри зеркала заклубилась тьма.
– Твою ж… – тихо, сквозь зубы, произнес Ксандр.
А я кивнула.
Его ж… и всех нас. Зеркало же, словно спохватившись, снова притворилось обыкновенным. Только теперь ему никто не верил.
