Он снял с шеи цепочку с круглой бляхой медальона.
– Там. Игла. Освященная. Действительно освященная. Мне её дал один хороший человек. Если вогнать в тело, я… умру окончательно.
Медальон был холодным. Металл нагревается от плоти, но если плоть жива. И… почему-то особенно несправедливым это показалось.
– Ты ведь сам все понимаешь, – Ксандр уложил тело мужчины, который еще дышал, но был тихим и спокойным, рядом. И сел возле принцессы. Красные глаза его уставились на дым. – Там чужак. Мешает вернуться.
Ричард понимал.
И сдавил в руке медальон.
Он убьет эту сволочь… ту, из-за которой девушка почти ушла, а Ксандр… Ксандр долго жил, но это еще не повод умирать за других.
Нет.
Ничего. Они справятся.
Кровь мужчины полилась на зеркало. И девушка покачнулась.
– Держись, – Ричард взял её за руку. – Ты слышишь меня?
Нет.
– Погоди… – Ксандр полоснул себя когтем по запястью. У личей кровь темная, тягучая, что деготь. И падала капля с оглушительным звоном. От этого звука, слышимого лишь Ричардом, мир покачнулся. И границы его поплыли.
Привычно.
Знакомо.
Мерзковато. Ричард никак не мог отделаться от ощущения, что сама тьма, там, на той стороне, липка и грязна. И грязь эта просачивается в самую душу.
Потерпит.
Оглядеться.
Отыскать нить, истончившуюся до предела. Сил у девушки почти не осталось.
– Возвращайся, – позвал Ричард, сделав шаг на путь тени. – Возвращайся…
Но когда перед ним возникла туманная фигура мужчины, чем-то донельзя похожего на Никаса, он сказал:
– Прочь.
А потом вновь позвал:
– Возвращайся.
И сила его вплелась в нить, укрепляя её, создавая в то, что будет понятно разуму человека, который никогда-то не сталкивался с миром иным.
Тропа развернулась, пробиваясь сквозь туман и пыль, готовая вести… куда? Не важно.
– Возвращайся, – теперь, когда нить окрепла, Ричард осторожно потянул за ней. Вот так… и снова… границы дрожат. Тьма ищет выход. Тьма беспокоится. И надо бы спешить.
Ксандру опасно вот так касаться её.
Надо…
– Возвращайся.
И она услышала.
Глава 15
Об особенностях ритуалистики и родственной любви
«А королевна та собою хороша. Ростом не велика, но и не мала. Стройна и пригожа. Ликом бела. Глаз её светел, и волос тако же светел. Ходит она неспешно, держится с немалым достоинством, что явно говорит о величии рода ея. Люди знающие бают, что сама она и нравом кротка, и разумна зело. Учена. Ведает пять языков, хфилософию и музицировать обучена.»
Из письма одного посла.
Летиция Ладхемская стояла перед зеркалом, смотрела на себя и не могла отделаться от мысли, что все-то неправильно. А что именно? Она не знала.
Поэтому просто стояла и смотрела.
Болела голова, но не сказать, чтобы совсем уж невыносимо. Скорее уж боль эта была далекой, словно эхо. И она изрядно мешала сосредоточиться.
И все-таки какое платье надеть?
Муаровое, вердепешевого цвету? Или другое, из тяжеловатого бархата того палевого оттенка, который весьма подчеркнет её благородство.
Глупость какая.
Она и вправду думает об этом всерьез?
Служанки держали платья, ожидая, когда Летиция примет решение. А она… она не могла! Не могла и все тут! Она подняла руку, потрогала лоб.
– Ваше высочество, – проскрипела вдова, не скрывая своего недовольства. – Если позволите заметить, ваше поведение породило некоторые слухи весьма неприятного свойства.
Слухи.
Девица благородного происхождения должна быть особенно осторожна, ибо любое слово, действие, даже взгляд способны разрушить её репутацию.
Маменька огорчится.
– Подите прочь, – выдохнул Летиция. – У меня мигрень.
И болеть ей никак невозможно. Точнее можно, ибо хрупкость здоровья весьма отлично укладывается в образ тонкий и легкий, но не лишь бы чем. Вот, взять, к примеру, сопли. Разве у благородной дамы могут быть какие-то там банальные сопли?
Веселый голос герцогини Хаммоншир зазвучал в ушах, порождая новые приступы боли.
А служанки закрутились, завертелись, пытаясь схватить за руки, уложить, раздеть, одеть, обтереть розовой водой. И в этом круговороте Летиция потерялась.
На какое-то время.
– Вон! – крик был совершенно недостойным, ибо девица хорошего рода…
…эту девицу она почти ненавидела.
– Оставьте мою сестру, – вот Ариция умела говорить спокойно и так, что ослушаться её не смели. Даже почтенная вдова поднялась с козетки, всем видом своим выражая крайнюю степень недовольства.
Маменьке, небось, отпишется. С жалобой. И отцу.
И…
– Голова болит, – пожаловалась Летиция, пытаясь выбраться из-под одеяла, поверх которого зачем-то набросали подушек. – Ноет и ноет… ноет и ноет…
– Полежи, – сестра присела рядом. – Воды? Или шторы задернуть?
– Задерни.
Ариция с трудом подняла тяжеленную палку для штор. А уж крюк зацепить и вовсе не сразу вышло. Шторы сомкнулись с протяжным скрежетом, который отчего-то раздражения не вызвал, и в комнате стало сумрачно.
– Что ты об этом знаешь? – Летиция откинулась на подушки.
Мягкие.
И перины тоже. И… и чем дальше, тем больше ей нравится это место. Какое-то оно… спокойное, что ли.
– О чем? – голос сестры дрогнул.
– Не надо. Ты поняла. Ты ведь всегда раньше понимала. И вот… он сказал, что я вспомню. Со временем. А мне кажется, что я забыла что-то донельзя важное. Пытаюсь, пытаюсь, а она только болит. Так что?
Ариция вздохнула.
И взгляд отвела.
– Еще мне кажется, что мы раньше… мы не ругались. Почти.
– Почти.
– А потом… как-то все изменилось. Когда? Почему? Из-за мага, да? И матушки… я… – Летиция приняла и кубок с водой.
Сделала глоток.
Стало легче. Тошнота отступила, а боль нет. И главное, все-таки не понятно, какое платье выбрать, ибо мигрень мигренью, а к ужину выйти надо. Другие-то будут.
А к платью еще парик.
И перчатки.
Драгоценности, чтобы сочетались и с платьем, и с перчатками, и с самою Летицией, да еще и соответствовали моменту. Кто бы знал, до чего тяжело быть идеальной принцессой.
